Часть вторая
  
   Глава 29. Я становлюсь позвоночным
  
   Когда читаешь про безработицу, или видишь очередь на биржу труда, или даже смотришь в растерянные глаза сотрудников, попавших под сокращение - это одно. Когда сам не можешь найти работу, простаиваешь многочасовые очереди, чтобы отметиться на бирже труда и получить крохи пособия по безработице, когда начинаешь считать копейки и экономить на всем - это совсем другое.
   Впрочем, совсем отчаянным мое положение назвать было нельзя. Отец Лиды, как и обещал, все-таки подкинул одну работенку с переводом. Какой-никакой, а заработок. Да и Рязанов помог. Несколько лекций, прочитанных по его протекции, не так уж давно помогли мне заработать на покупку пистолетов в Берлине. И теперь он не оставил меня в беде. Хвалил даже, за мое изложение студентам основ метода К.Маркса в "Капитале".
   - Вот бы вам с Рубиным встретиться! - восклицал он. - Такого знатока метода Маркса еще поискать. Но как я не бьюсь, но пока Исаака Ильича из рук ОГПУ выцарапать не удается. Чертов позёр! И надо же было ему изображать активную политическую деятельность Бунда! Ах, как жаль! - и тут же, снова обращаясь непосредственно ко мне, - А вы бы не согласились читать у нас в Комакадемии лекции на постоянной основе? Зарплата у нас, конечно, не такая большая, как на руководящей должности в наркомате, но уж всяко лучше, чем прозябать на бирже труда!
   Пойти, что ли, к Рязанову? Раз уж он о моих знаниях по методу "Капитала" так хорошо отзывается, и к себе прямо заманивает. Но ведь с преподавательской должности мои задумки будет осуществлять не так уж и легко. Хотя... Лишней преподавательская работа не будет. Ведь здесь - молодежь. Плохо только, что не умею я легко с людьми отношения налаживать. Вон уже сколько студентов подходили ко мне после лекций, интересовались, спорили, - а ни с одним прочные контакты не завязались.
   Нервы мои после первых двух недель горячки, последовавшей за решением уволиться из наркомата (о котором я уже десять раз успел пожалеть - а вдруг страхи были напрасны и все бы обошлось?), успели немного успокоиться. Поэтому вечером сижу перед раскрытым блокнотом и подвожу итоги. Ну, и что же мне удалось сделать более чем за год моего пребывания здесь? С одной стороны, вроде и немало. Смотрите:
   - Провал восстания в Германии обошелся меньшей кровью (не было боев в Гамбурге);
   - Не удалось предотвратить, но удалось свернуть партийную дискуссию в конце 1923 года;
   - Ликвидирован пост генерального секретаря ЦК, а занимавший его Сталин стал председателем Совнаркома;
   - Раньше, чем в моем времени, ликвидирован пост генерального секретаря ИККИ, и Зиновьев лишился этого поста;
   - Налажены первые контакты с представителями ОГПУ и РВС;
   - Сделаны первые шаги в развитии бригадного хозрасчета и к этому движению активно подключен комсомол;
   - Изменилась расстановка сил в ЦК, Оргбюро и Секретариате ЦК;
   - Сорвана афера с "письмом Зиновьева" и лейбористы не проиграли парламентские выборы 1924 года...
   Если уж быть до конца честным с самим собой, то не все мои действия, что называется, "в плюс". Есть и один явный косяк:
   - Неосторожно зацепил интересы Ягоды и теперь из этого как-то надо выкручиваться.
   Но с другой стороны, все достигнутое - это еще не результаты, а пока только первые шаги к ним. Чтобы эти первые шаги превратились во что-то более осязаемое, а не остались эфемерной рябью на поверхности исторического потока, предстоит еще провернуть массу работы. Привычно вздыхаю, и тут дребезжит звонок в дверь. Из прихожей слышится звонкий голос Игнатьевны:
   - Виктор Викентьевич! Это к вам!
   Выйдя в прихожую, вижу у дверей молодого человека, одетого в довольно-таки добротное драповое пальто и теплую кепку. Он только что пытался растирать руками раскрасневшиеся с морозца уши, но, завидев меня, тут же бросил это занятие и встал чуть не по стойке смирно:
   - Вы - Осецкий, Виктор Викентьевич?
   - Да, я. - То, что парень из "органов", чувствуется сразу: это и к гадалке не ходи.
   Впрочем, опасений у меня нет. Если бы речь шла о неприятностях, визитер был бы не один.
   - Вам пакет. Получите и распишитесь.
   Вскрываю конверт и достаю из него небольшой листок бумаги.
   - Распишитесь, - повторяет парень, протягивая мне карандаш. - Вот здесь, прямо на конверте. А конвертик мне отдайте.
   Расписываюсь, разворачиваю листок. Там всего несколько строчек:
   "Виктор Викентьевич! Хотелось бы продолжить наши не вполне оконченные беседы. Если вы не против, можно встретиться у меня в понедельник, 1 декабря, в 17.00.
   М.А.Трилиссер".
   - Позвольте записочку... - И молодой человек забирает листок у меня из рук. - Будет ли ответ? - тут же интересуется посыльный.
   - Да. Вот, на конверте и черкну. - Снова беру карандаш и вывожу:
   "Согласен. Буду".
   В ОГПУ, честно сказать, меня не тянет, - уже объяснял, по какой причине, - но почему бы и не поговорить с умным человеком? Все равно ведь делать нечего... Но вот с чего бы это Трилиссеру так понадобилась беседа со мной, что он аж посыльного пригнал, - непонятно. И эта непонятность немного напрягает. Ладно, думаю, дело, так или иначе, разъяснится. Зачем голову ломать, если информации для ответа нет и взять неоткуда?
   Поэтому до понедельника доживаю достаточно спокойно, прихожу, не торопясь, пешочком (и полезно, и на трамвай не тратиться) на Лубянскую площадь, в бюро пропусков ОГПУ. По партбилету получаю пропуск... А вы думали, по паспорту? Паспорт у меня всего один, - заграничный (поскольку других в природе СССР сейчас и не существует), - и тот остался в сейфе в НКВТ. Служебное удостоверение я тоже сдал. Так что партбилет у меня - самый мощный документ... Получаю, значит, пропуск и иду к Михаилу Абрамовичу в кабинет.
   Здороваюсь, оглядываю его с ног до головы, бросаю взгляд на вешалку. На Трилиссере суконная гимнастерка-френч с накладными нагрудными карманами. Нарукавный клапан исчез, и знаки различия - четыре эмалевых ромба - переместились на краповые петлицы на воротнике. На вешалке - серая шинель с ромбовидными краповыми петлицами и такой же серый зимний шлем с краповой звездой...
   - Что, Михаил Абрамович, уже приоделись в соответствии с приказом N315 от 14 августа? Давненько же мы с вами не виделись! Прошлый раз обмундирование на вас было еще по прошлогоднему приказу.
   Начальник ИНО поднимает на меня грустные глаза:
   - Одного не понимаю, - говорит он задумчиво, - как при нашем тощем бюджете интенданты ухитряются выцарапать средства на бесконечные перемены в форме одежды?
   - Погодите, - усмехаюсь, - скоро до вас доведут еще один приказ: летнюю фуражку с синим околышем и краповым верхом велено будет сменить на фуражку с краповым околышем и синим верхом. В декабре как раз самое время летние фуражки перекраивать.
   В ответ Трилиссер лишь молча кривится, но его взгляд становится цепким и колючим, недвусмысленно говоря: "И откуда же это у тебя, братец, такие подробности? И зачем это ты мне их выкладываешь?".
   Зачем, зачем... Да так, чтобы ты чуть подергался. И задумался, так ли товарищ Осецкий непрост, как кажется на первый взгляд. Может быть, он непрост не так, как кажется, а гораздо больше?
   Михаил Абрамович, впрочем, не склонен отвлекаться на посторонние частности, и тут же переходит к делу:
   - Помнится, Виктор Валентинович, при прошлой нашей встрече вы упоминали о желательности наладить нечто вроде производственной разведки. Не могли бы вы обосновать свою мысль более детально? Что это должно быть за подразделение: каковы его задачи, кем они должны ставиться и разрабатываться, примерный штат, требования к сотрудникам, источники комплектования, - в общем, любые соображения.
   Э-э, братец, а тебе ведь не "любые соображения" нужны! А нужно тебе развернутое обоснование создания нового подразделения в штате ИНО, чтобы подать это обоснование по начальству. Ну, что же, в этом наши цели совпадают:
   - Записывайте. Первое. Подразделение экономической и технической разведки в составе ИНО должно заниматься сбором такого рода информации об экономическом положении вероятных противников СССР, которая не попадает в открытое обращение. Особое внимание следует обратить на военные расходы и на финансовое состояние, как государств, так и отдельных крупных капиталистических фирм, банков и т.д. Второе. Следует так поставить дело, чтобы быть в курсе всех важнейших научно-технических разработок, особенно военных или могущих иметь в перспективе военное значение. Но и вообще любые значимые изобретения и разработки так же должны быть в поле нашего зрения. Третье. Следует подробнейшим образом освещать состояние военной техники - как со стороны объемов производства, так и со стороны тактико-технических характеристик, а так же отслеживать уровень технологий, используемых при производстве вооружения.
   - Не торопитесь так, - недовольно прикрикнул на меня Трилиссер, лихорадочно строча в своем блокноте, - чуть помедленнее, пожалуйста.
   Можно и помедленнее:
   - Кадры для такой работы следует подбирать из числа лиц с каким-либо техническим образованием. Лучше всего пригласить людей из Главного управления военной промышленности ВСНХ - они там, хотя бы, имеют какое-никакое представление о гостайне и режиме секретности.
   Трилиссер отрывается от блокнота и скептически хмыкает:
   - Так нам ГУВП хороших работников и отдаст. Они там наперечет.
   - Так нам самых лучших и не надо, - разъясняю ему. - Взять молодых, которые уже три-пять лет проработали, поняли более или менее что к чему. Ведь им не производство налаживать надо и не новинки изобретать, а всего лишь суметь сориентироваться в том, с чем они столкнутся. Таких, я думаю, несколько человек найти можно. Да и не все сотрудники должны быть техниками. Ведь кто-то и чисто оперативную сторону работы должен ставить.
   - А кто будет ориентировать работу этого подразделения, ставить круг конкретных задач, выделять первоочередные цели? - начальник ИНО старается ничего не упустить.
   - Здесь вам придется привлекать к консультациям крупных специалистов, способных оценить самые важные направления развития экономической ситуации и прогресса науки и техники за рубежом. - Предвидя уже готовое сорваться с губ Трилиссера возражение, добавляю. - Легче всего, конечно, будет привлекать специалистов из того же ГУВП. Но во многих случаев не обойтись и без консультации старых специалистов. Поэтому такие консультации надо устраивать без указания заказчика, организуя их через спецов, являющихся членами партии, или, во всяком случае, доказавших свою политическую лояльность...
   Говорили мы еще долго, и под самый занавес кидаю Михаилу Абрамовичу еще одну приманку:
   - Если хотите, через месяц примерно смогу предоставить вам ориентировку по некоторым желательным направлениям экономической и технической разведки. Зря я, что ли, в НКВТ столько лет штаны протирал?
   Михаил Абрамович оживляется и забрасывает удочку:
   - Виктор Валентинович, а идите к нам консультантом! С НКВТ вы расстались, ничто вас не держит... - Так-так. Опять заманиваешь? Нет, не поддамся. Не того сорта я человек, чтобы еще и в ваши дела влезать обеими ногами, да при этом уцелеть:
   - Извините, но скажу прямо - не тянет меня работать в вашей конторе. Да и при нездоровом интересе ко мне со стороны Генриха Григорьевича буду себя чувствовать тут не самым приятным образом. Мне предпочтительнее работать по экономической части - это дело я знаю и могу себя проявить с лучшей стороны.
   - И что, присмотрели уже что-нибудь?
   Развожу руками:
   - Вы же знаете, везде идут сокращения аппарата...
   - А в ВСНХ податься не пробовали? - не отстает Трилиссер.
   - Пробовал. Даже к Дзержинскому на прием записался. Аккурат через два с половиной месяца и попаду.
   - Погодите... - Михаил Абрамович снимает трубку и просит телефонистку соединить его с каким-то номером. И начинается диалог, из которого до меня доносится лишь половина:
   - У аппарата Трилиссер. Феликс Эдмундович у себя?
   - ...
   - Да? А где же? На Варварке?
   - ...
   - Понятно, спасибо. - Начальник ИНО нажимает на рычаг отбоя и снова подносит трубку к уху, называя телефонистке очередной номер:
   - Здравствуйте! Трилиссер беспокоит. Можно меня соединить с Феликсом Эдмундовичем?
   - ...
   - Нет, никакой горячки нет, но и откладывать не хотелось бы.
   - ...
   - Да, я у себя.
   - ...
   - Хорошо, жду.
   Трубка брошена на рычаг, и Михаил Абрамович поясняет:
   - Если можете подождать десять минут, то, думаю, мы попытаемся сразу же все и устроить.
   - Что устроить-то? - Интересно, на что это меня Трилиссер подписать собирается?
   - А вот что получится, то и устроим, - темнит Михаил Абрамович, но затем все же поясняет, впрочем, не менее туманно:
   - Возможности всякие есть, - глядишь, что-нибудь для вас и сумеем сделать.
   Воспользовавшись образовавшейся паузой, хотел было предложить Трилиссеру взять в планируемое новое подразделение людей, которые и так уже выполняют поручения, связанные со сбором технической информации, но прикусил язык... Работу по сбору информации в германской фирме OSRAM относительно технологии производства вольфрамовой нити для электроламп и инструментальных сплавов на основе карбида вольфрама ведет военная разведка. То же самое касается разведывательной сети на военных заводах Франции. А сталкивать лбами РУ РККА и ИНО ОГПУ вовсе не входило в мои планы.
   Паузу прервал Трилиссер, обратившись ко мне с вопросом:
   - Как вы полагаете, Красин не откажется отрекомендовать вас лучшим образом?
   Пожимаю плечами:
   - Думаю, не откажется. Противодействовать моему выдавливанию из наркомата у него воли не хватило, но причин самому присоединяться к хору моих недругов у Леонида Борисовича нет.
   - А почему он не перебросил вас на заграничную работу, скажем, в какое-нибудь торгпредство? Ведь вам такая работа хороша знакома, и за кордоном вы окажетесь вдали от московских интриг? - продолжал допытываться Трилиссер. Что он, сговорился, что ли, с Красиным, - прямо один в один повторяет его аргументы?
   - Дело в том, - смотрю прямо в глаза начальнику ИНО, - что когда Красин сделал мне подобное предложение, я сам отказался. У меня есть веские личные причины не уезжать из Москвы. - Хочешь объяснений? Ну, так получи - столь же ясные и исчерпывающие, как ты только что давал мне. Не хрен меня тут допрашивать. Расколоть меня, может быть, и не трудно - но только если нажать всерьез. Надеяться же на то, что я размякну сам и распущу язык, не стоит.
   В этот момент мои мысли прерывает резкий звонок телефонного аппарата. Михаил Абрамович аккуратно снимает трубку и подносит к уху:
   - Трилиссер у аппарата.
   - ...
   - Добрый вечер, Феликс Эдмундович!
   - ...
   - Здесь у меня товарищ Осецкий, Виктор Валентинович. Полагаю, он может быть нам полезен. Во многих отношениях.
   - ...
   - Проще всего было бы вам самому с ним переговорить, и составить собственное мнение. Он человек разносторонних способностей... Впрочем, я вам через несколько минут перезвоню и объясню более подробно, чтобы у вас не осталось никаких сомнений.
   ("Вот ведь змей! - подумалось мне, - не хочет в моем присутствии говорить, какое он обо мне составил мнение и в чем тут его интерес заключается!").
   - ...
   Тут Трилиссер отнял трубку от уха, прикрыл микрофон рукой и негромко спросил:
   - Вы сможете подождать здесь, у нас, до 20.00? Феликс Эдмундович как раз приедет из ВСНХ и сможет выделить вам 10 минут.
   - Смогу, - сразу же даю положительный ответ, ибо такими шансами разбрасываться не стоит. Даже если они окажутся пустыми. Ведь сам факт такой встречи будет пусть и небольшим, но плюсиком в мой актив.
   Михаил Абрамович тут же снова подносит трубку к уху:
   - Да, Феликс Эдмундович, он подождет вас здесь.
   - ...
   - Разумеется. Материалы по этому делу готовы и я вам их сразу же доложу.
   - ...
   - До свидания! - И с этими словами телефонная трубка, подчиняясь движению руки Трилиссера, занимает свое место на рычаге.
   Михаил Абрамович улыбнулся мне слегка виноватой улыбкой и проговорил:
   - Извините, Виктор Валентинович, вам придется проторчать здесь почти три часа, а ничего лучше своей приемной я вам предложить не могу. Там, правда, есть диван, и можно даже попробовать вздремнуть, если не обращать внимания на посетителей.
   - Вообще-то последние дни у меня было достаточно времени, чтобы как следует выспаться, - отвечаю ему тоже с улыбкой, но у меня она еще менее веселая.
   - Ладно-ладно, не вешайте носа, - старается приободрить меня Трилиссер. - Надеюсь, вы будете тут маяться не напрасно. У Феликса чутье на людей. Он разберется, куда вас можно пристроить. - С этими словами Трилиссер встает и направляется к двери. Иду вместе с ним.
   - Товарищ Осецкий посидит тут у нас в приемной, - распахнув дверь, бросает начальник ИНО своему секретарю. - Пусть отдохнет. Ты уж постарайся, чтобы посетители ему не слишком мешали.
   Какой, однако, заботливый! Не забыл намекнуть секретарю, что говорить о делах в моем присутствии нежелательно. Сажусь на небольшой потертый кожаный диван и начинаю ждать.
   Недаром говорят, что хуже нет, чем ждать да догонять. Время, конечно, не стоит на месте, но ползет еле-еле, и чем его пришпорить - никак не придумаю. Может, и в самом деле, вздремнуть? Но сон не идет.
   В голове роятся мысли, но сосредоточиться на какой-то одной и хорошенько ее обдумать со всех сторон не получается. Мысли скачут, как блохи. Пытаюсь думать конструктивно. Так, чем надо заняться в ближайшее время? Дет у меня работа или нет, а если будет, то какая - это вопрос важный, но независимо от его решения начатое бросать нельзя. Что же надо не упустить?
   Троцкий! Он сейчас в угнетенном состоянии духа, и потому его может занести куда-нибудь не туда. Начнет, чего доброго, снова выяснять свои политические и идеологические разногласия с другими партийными вождями, тем более, что поводов будет предостаточно. Да и группирующиеся вокруг него товарищи с левым задором будут его подзуживать. Значит, надо попытаться придать его амбициям - а они ведь никуда не делись! - какое-то более конструктивное направление. Вот только станет ли он меня слушать? Станет. Пока еще есть в запасе один ход с моим послезнанием...
   Тем не менее, разговор, чую, будет тяжелым. Если он вообще состоится... Еще сложнее будет с Лидой. Нехорошо мы с ней расстались. Первая она ни за что мириться не пойдет - это на ней крупными буквами написано. Светящимися... Я мысленно хихикнул, хотя раздумья вовсе не располагали к веселью. Так, значит, надо самому проявить инициативу. Вот только с чем к ней идти? Пока я пребываю в статусе несчастного безработного, доказать, что мои жалобы - случайный эпизод, будет сложновато.
   Хлопнула дверь приемной. Мазнув взглядом по вошедшему в военной форме, снова погружаюсь в размышления. Краешком сознания фиксирую диалог между вошедшим и секретарем (или все-таки адъютантом?) Трилиссера:
   - Нужно заверить текст письма Федорова...
   - Понятно! - обрывает его секретарь, недвусмысленно дернув головой в мою сторону. - Проходите!
   Сижу, жду, размышляю... Черт, как тянется время! А потом, глядишь, оно так понесется вскачь - не удержаться! Дел-то впереди полно. Вот и Шацкина надо не оставить без содействия. Дело с хозрасчетными бригадами он стронул с мертвой точки, оно пошло и, значит, скоро надо будет двигать его дальше. Что там у нас было? Встречный промфинплан? Общественный буксир? Как их заставить работать, не дать выхолостить, замять? Думай, голова, думай, а не то чекистскую фуражку нацеплю! (Шутка, однако...). Что там еще можно пристегнуть к нашему делу?
   Время все тянется и тянется. Ну хорошо, дождусь, попаду на прием. И что просить у Дзержинского? Или не просить, а подождать, что он сам предложит? А если спросит, чего хочу? Надо не оплошать. Все-таки, спасибо Трилиссеру, теперь не ждать два с половиной месяца. "Блат сильнее Совнаркома" - как раз этих времен поговорка. В мои студенческие годы говорили иначе. Там бы я попал в категорию "позвоночных" - тех, кто свои проблемы решает по звонку влиятельных людей. Сам-то тогда как раз в категории "беспозвоночных" находился. А еще были "членисторукие" - те, у кого была "рука" среди членов какой-нибудь солидной организации. Например, ЦК КПСС...
   Кажется, я не заметил, как, в конце концов, задремал, потому что голос Михаила Абрамовича, вырвавший меня из забыться, прозвучал над ухом совершенно неожиданно:
   - Виктор Валентинович! Поднимайтесь! Нас ждут.
  
   Глава 30. Разговор с последствиями.
  
   Иду вслед за Трилиссером по коридорам Лубянки. Пропуска в этот сектор здания у меня нет, но слова начальника ИНО - "под мою ответственность!" - все же заставляют посты пропускать нас дальше. Но вот и нужная нам комната.
   Михаил Абрамович проходит в кабинет без очереди, промолвив на ходу:
   - Подождите пока здесь, Виктор Валентинович. Вас вызовут.
   И вот снова приемная, и снова я сижу на диване. Теперь, правда, не один - помимо секретаря за столом напротив, еще двое посетителей примостились рядом со мной, на недавно сменивших обивку диванных подушках, а у противоположной стены, на стуле - еще один. Кстати, единственный, кроме меня, в штатском, остальные - в форме.
   Опять жду. Нервничаю. Минуты тянутся, как часы. Но вот, наконец, дверь распахивается, появляется Трилиссер и энергично командует:
   - Заходите!
   Захожу. Дзержинский вполне узнаваем. Нет, это не тот канонический образ, который любили тиражировать в советское время. Но, тем не менее, Феликс Эдмундович очень похож на одну из своих фотографий, сделанных в бытность его работы в ВСНХ СССР. Залысины стали заметно больше, волосы поредели и еще дальше отступили ото лба, лицо несет печать усталости. Вместо привычной по множеству фотографий гимнастерки на нем надет вполне приличный деловой костюм с галстуком и рубашкой американского типа (углы воротничка на пуговках).
   Когда председатель ОГПУ оторвался от разложенных на столе бумаг и поднял голову, ловя вошедшего взглядом, стало еще заметнее, насколько у него усталый вид.
   - Присаживайтесь, Виктор Валентинович. - И, дождавшись, пока я устроюсь на стуле перед письменным столом, спросил:
   - Итак, чем могу быть полезен?
   - Феликс Эдмундович! - в моем голосе звучит хорошо акцентированное недоумение. Нет, так я разговор строить не буду! - Трилиссер ясно дал мне понять, что это вы будет решать, чем я могу быть вам полезен! Он, видимо, не сомневается, что могу - но решение оставляет за вами.
   - Да... Извините... Устал. - Дзержинский трет пальцами виски. Через десяток секунд его усталость никуда не исчезает, но я вижу перед собой волевого, собранного человека с ясным, пронзительным взглядом:
   - Да. Помню. Так чем же таким ценным вы поделились с Михаилом Абрамовичем, что он загорелся идеей непременно куда-нибудь вас пристроить?
   - Что вы думаете, Феликс Эдмундович, об организации специального подразделения, которое занималось бы экономической и научно-технической разведкой? Капиталисты не брезгуют промышленным шпионажем, а нам, в нашем отчаянном положении, тем более нельзя отказываться от возможности воспользоваться достижениями наших вероятных противников. Кстати, РУ РККА вроде бы уже делает кое-что в этом направлении. - Кажется, я правильно понял замысел Трилиссера. Подставив своему шефу инициатора нового направления в разведке, он рассчитывает заинтересовать Феликса Эдмундовича и получить непосредственно от него поручение создать соответствующее подразделение, обходя возможные интриги заместителей председателя ОГПУ, членов коллегии, начальников управлений и т.д. Ну, а мне за это - пряник в виде возможного трудоустройства.
   - Вопрос давно назрел! - откликается Дзержинский. - Но вы, как я понял, сами в этом деле участвовать не хотите?
   - Не хочу. Категорически. Предпочел бы заниматься своим делом, - выдержать взгляд Феликса Эдмундовича не просто, но я не отвожу глаза.
   - Своим? Какое же дело вы считаете своим? - в голосе Дзержинского заметны нотки недовольства.
   - Мы все делаем общее дело, - стараюсь отвести от себя прорезающееся возмущение, - и я готов работать там, где прикажет партия. Однако, полагаю, каждый человек, - в том числе и ваш покорный слуга - принесет наибольшую пользу, будучи употреблен на своем месте. Там, где он сможет применить все свои лучшие способности.
   - И в чем же вы видите свои способности? - речь Дзержинского гораздо более правильная, нежели те обороты, которые он употреблял в известных мне речах, статьях и письмах.
   - Прежде всего, в экономическом анализе. И вообще в аналитической работе. Организаторская работа дается мне тяжелей, но и с ней я справляюсь, если мне поручить строго очерченный участок. Мое слабое место - неумение быстро налаживать отношения с людьми. - Стараюсь быть лаконичным, и в то же время достаточно откровенным.
   - Кто мог бы дать отзыв о ваших деловых качествах? - Так, кажется председатель ОГПУ все же решил меня к чему-то пристроить...
   - Красин, Трояновский, Уншлихт, Котовский, Ленгник. Ну, и, пожалуй, Шацкин. - Троцкого предпочитаю не называть. Деловых отношений у нас с ним, собственно, и не было. Кроме того, Дзержинский от него, мягко говоря, не в восторге, хотя и выступали вместе с одной платформой на Х съезде РКП(б).
   При этом перечне фамилий Дзержинский чуть вскидывает брови, но вслух никаких эмоций не выражает.
   - Хорошо, Виктор Валентинович. Перезвоните, пожалуйста, завтра, после 14:00, моему секретарю в ВСНХ, - и он протягивает мне листочек с номером телефона. - Надеюсь, к этому времени уже будет какая-то ясность.
   - Спасибо! - а что тут еще скажешь!
   - До свидания!
   - До свидания, Феликс Эдмундович!
   Выходя из кабинета председателя ОГПУ, практически сразу сталкиваюсь с Трилисером.
   - Ну, как? - тут же интересуется он.
   - Шестьдесят шесть, - автоматически выдаю в ответ.
   - Что - "шестьдесят шесть"? - Михаил Абрамович сбит с толку и нелепым ответом, и просматривающейся за этим ответом попыткой пошутить. В таком серьезном месте и с такими серьезными людьми... Низь-зя!
   - А что - "ну, как"?
   Начальник ИНО, наконец, улыбается. Но как-то грустно:
   - Шутки шутите... Как разговор прошел?
   - Нормально прошел. Спросил, кто может дать отзыв о моих деловых качествах.
   - Про конфликт с Ягодой ему рассказал? - понизив голос почти до шепота, спрашивает Трилиссер. Тем временем мы уже покинули приемную и идем по коридору.
   - Нет. А зачем?
   - Напрасно. - Мой собеседник недоволен. - Нужно было сориентировать Феликса Эдмундовича, а то ведь Ягода может сделать это первым. Хорошо, что я позаботился кратко ввести его в курс дела о ваших непростых взаимоотношениях.
   - Какие там взаимоотношения... - машу рукой. - Ну, поцапался с какими-то мелкими сошками. Они ведь даже не его агенты, так - временные шестерки. - На самом деле я смотрю на эту проблему гораздо серьезнее, но мне интересно узнать мнение Михаила Абрамовича.
   - Ой, не знаешь ты Ягоду! - восклицает Трилиссер. Как ему удается передать восклицание, еще более понизив голос, теперь уже действительно до шепота - загадка. Но удается же! - Он крепко запоминает тех, кто пытался перейти ему дорогу. Выждет подходящий момент, и ужалит. Хорошо, если не насмерть.
   Вот тут решаю перестать играть под дурачка и выкладываю козырь, который до сих пор придерживал:
   - Так уже. Вы думаете, с чего это чуть не вся коллегия НКВТ на меня ополчилась? С его подачи.
   Михаил Абрамович шипит, стараясь, чтобы его голос все же не был слышен за пределами нескольких шагов:
   - Так ты думаешь, он будет спокойно взирать, как ты пытаешься устроиться под крылышком у Феликса?! Считай, тебе уже объявлена война!
   Мы уже подошли к кабинету начальника ИНО, и Трилиссер распахивает передо мной дверь в приемную, а затем отпирает свой кабинет ключом.
   - Прошу!
   Захлопнув за собой дверь, без приглашения устало опираюсь на стул. Силы куда-то подевались - слишком перенервничал за эти последние часы. Набираю в грудь воздуха и с шумным выдохом поизношу:
   - Эх, Михаил Абрамович! С Ягодой нам, разумеется, миром уже не разойтись. Либо он меня в какую-нибудь интригу запутает, либо я ему ножку подставлю.
   - Не справиться тебе с этим зубром, - качает головой Трилиссер. - У него и в ОГПУ авторитет, и поддержка с самого верха.
   - Конь о четырех ногах, да спотыкается, - меланхолически выдаю своему собеседнику. Михаил Абрамович уже собирается то ли что-то спросить, то ли возразить, но я его опережаю:
   - Вам такой молодой человек - Александр Яковлевич Лурье - знаком?
   Начальник ИНО не замедлил с ответом:
   - Конечно, знаком. Кажется, в 1918 году Ягода взял его к себе заместителем, когда еще был управделами Высшей Военной инспекции РККА. Затем, когда стал управделами ВЧК, снова Лурье к себе заместителем перетащил. Потом он работал в Особом отделе, но оттуда его выперли с выговором. А в 1922 году мы этого субъекта из партии вычистили и уволили из ОГПУ. Правда, Ягода сунул его на теплое местечко - сначала в потребкооператив ОГПУ, а затем коммерческим директором общества "Динамо". А вас-то он чем заинтересовал?
   Чем, чем... зацепочка одна есть, именно через этого оборотистого по хозяйственной части молодца:
   - Дело в том, что мне кое-что известно про этого Лурье. В бытность мою торгпредом в Эстонии Лурье под фамилией Киров работал в нашем Рижском полпредстве и был замечен в связях с сомнительными дельцами. Один из сотрудников полпредства, который был посредником в этих связях Лурье, некто Неймарк, вскоре сбежал в Германию.
   Трилиссер посмотрел на меня с нескрываемым интересом. Смотри, смотри. Думаю, эти сведения для тебя - не тайна за семью печатями, но вот откуда они известны Осецкому? Слухи? Может быть... Но погоди, это еще не все:
   - Так вот, этот самый Лурье продолжает ездить в загранкомандировки. Формально - для закупок по линии спортобщества "Динамо". Но, подозреваю, там дело далеко не так чисто. С визой у него сложности, так Ягода на все педали нажимал, чтобы все же протолкнуть его за кордон. Вот и сейчас Лурье оформляется в Германию. Неплохо было бы глянуть, чем он там на самом деле собирается заняться, а? - Несмотря на то, что люди Трилиссера и так будет за Лурье приглядывать, причем по заданию того же самого Ягоды, предпочитаю обозначить свой прямой интерес в этом деле.
   - Так вы думаете, там что-то нечисто? - задумчиво тянет Михаил Абрамович.
   - Допускаю, что у Лурье вполне официальное поручение. Но вот удержится ли он от каких-нибудь проделок, и не вляпается ли с ними во что-нибудь этакое... Вот что может быть интересным. Только мне-то этого не выяснить.
   Трилиссер так же меланхолично-спокоен, как и обычно. Не спешит хватать наживку:
   - Даже если и так, Ягода его прикроет.
   - Тут по-разному может повернуться. Как это дело подать, да какие фигуры вовлечь... Посмотрим, прикинем. Если пустое дело, значит - пустое. Заранее не решишь, - объясняю начальнику ИНО свою позицию.
   - Ладно, посмотрим, - заключает тот.
   На сем мы, собственно, и распрощались.
   Не скрою, всю первую половину вторника провел, как на иголках. Будет ли что-то конкретное от Дзержинского, и если будет, то что? Проблему с телефоном я решил просто - добрался до Бауманского райкома партии и выпросил разрешения позвонить из приемной. Поскольку телефон был в то время не слишком доступен, подобного рода просьбы в советских и партийных учреждениях были обычным делом. Едва дождавшись двух часов дня, прошу телефонистку соединить меня с номером, написанным на бумажке.
   - Здравствуйте. Вас беспокоит Осецкий, Виктор Валентинович.
   - Здравствуйте, товарищ Осецкий. - отвечает мне сквозь шуршание помех (все никак к ним не привыкну!) голос на другом конце провода. - Феликс Эдмундович оставил вам сообщение... А, вот: он просит вас, если не затруднительно, быть у него в ВСНХ сегодня, в 17:30.
   - Хорошо, буду, - быстро даю согласие.
   - Пропуск я вам сейчас закажу. До свидания.
   - До свидания. - Что же там такое? Чего хочет от меня Дзержинский?
   Благодарю секретаря в приемной и выхожу на улицу. У меня еще три с половиной часа... Из этих трех с лишним часов минут сорок уйдет на дорогу. А остальные? Зайти к Лиде? Эта мысль глодала меня уже не первый день. Но с чем я к ней пойду? Упасть на колени и каяться? Такого она точно не поймет. Да и на работе она сейчас. Даже не знаю толком, где ее контора располагается. Пройтись, что ли, пешком, отвлечься немного от всяких пустых планов и догадок, лезущих в голову при почти полном отсутствии информации? Вот встречусь с "железным Феликсом", тогда и будет пища для размышлений.
   Эта затея удалась только наполовину. Время было потрачено, но вот от сумбурного потока мыслей, от бесконечного обсасывания, в сущности, одного и того же вопроса - что же будет? - это меня не избавило.
   К зданию ВСНХ СССР на Варварской площади я спустился от Ильинских ворот, где неподалеку было мое, теперь уже бывшее, место работы, по Старой площади вдоль внушительного здания ЦК РКП(б), занимавшего бывшую гостиницу "Боярский двор". Высший Совет Народного Хозяйства размешался так же в весьма презентабельном здании - бывшем "Деловом дворе", - архитектура которого, где элементы классицизма и модерна сочетались с огромной площадью остекления окон-витрин, во многом сближалась с передовыми изысками архитектуры грядущих 30-х годов.
   Зайдя в бюро пропусков и обзаведясь необходимой бумажкой, следую к указанному в пропуске кабинету. Дзержинский принял меня практически точно в назначенное время.
   Мы поздоровались, и "нарком промышленности" сразу перешел к делу:
   - Не согласились бы вы поработать в системе ВСНХ, а, Виктор Валентинович? Скажем, заместителем начальника одного из главков?
   - Не сочтите меня чересчур уж разборчивой невестой, Феликс Эдмундович, но мне не стоит поручать подобные посты. Я ни дня не проработал на производстве, и не имею соответствующего опыта. Кроме того, постоянная организаторская работа с большим количеством людей не относится к моим сильным сторонам. - Нехорошо это, вот так, с ходу, отказываться от его предложений. Но ведь и порученное дело тоже завалить не хочется.
   Дзержинский, естественно, не испытывает восторга от моего отказа, и я его хорошо понимаю - грамотных, толковых людей ему остро не хватает. Однако он ничем не проявляет своего недовольства, более того, начинает выяснять:
   - Ну, а где бы вы сами хотели применить свои способности?
   - Просто для примера, - отвечаю ему, - был бы очень заинтересован попробовать себя на работе в Госплане. Но там меня никто не знает, а специалисты там подобрались сильные, и они вряд ли захотят взять к себе "кота в мешке".
   Такое нахальство вовсе не выводит моего собеседника из себя. Напротив, он, похоже, крепко настроен так или иначе заполучить меня. С чего бы это такое особое внимание?
   - Скажите, Виктор Валентинович, а заместителем начальника Главного экономического управления ВСНХ пойдете? К Манцеву под начало?
   - К Манцеву? - переспрашиваю его, чтобы выгадать несколько секунд на обдумывание ("Манцев, Манцев..." - вихрем проносится в эти мгновения у меня в голове. - "Имеет юридическое и электротехническое образование, учился в партийной школе в Лонжюмо, хорошо знаком с бывшими "левыми коммунистами" - Бухариным, Осинским, Бубновым... Был до 1923 года членом коллегии ВЧК-ОГПУ, одно время возглавлял МЧК, - Лида должна его хоть немного знать, затем перешел на работу в РКИ... Наверное, сработаемся"). - Немножко знаю его, пересекался с ним разок, когда обращался в Наркомат РКИ. А теперь, значит, Василий Никитович снова у вас. Ну, что же, думаю, от такого предложения грех отказываться. Постараюсь вас не разочаровать.
   - Вот и отлично. Не подведите. Дел много, а людей, на которых можно положиться, до обидного мало, - отвечает "железный Феликс", и видно, что эта ситуация по настоящему задевает его за живое. Недаром он летом в ЦК записку Гольцмана проталкивал о привлечении старых специалистов, однако поворота к лучшему тут пока не видно. Ладно, может быть, мне удастся что-нибудь сообразить в этом направлении? Проблема ведь на самом деле архисерьезнейшая, как любил выражаться Владимир Ильич. Дзержинский между тем продолжает:
   - Сразу идите к Василию Никитовичу оформляться, а я немедля отзвоню насчет вас. ГЭУ находится в этом же здании, запишите себе номер комнаты...
   Через два часа я стал не только работником ВСНХ, но и снова сделался обладателем собственного кабинета, правда, без секретаря в приемной, но помощника мне обещали выделить. Первым делом, едва освоившись с новым местом, беру большой служебный телефонный справочник, кое-как отпечатанный ротатором на скверной бумаге, и ищу телефон секретной части ГУВП.
   - Здравствуйте, вас беспокоят из Главного экономического управления. Не могли бы вы пригласить к телефону инструктора Лагутину, Лидию Михайловну?
   - Сейчас, - недовольно буркнула телефонная трубка. Лишь бы она была еще на работе! Жду, морщась от запаха пыли, идущего не только от справочника, долго провалявшегося на полке, но и пропитавшего, кажется, весь кабинет. Надо бы влажную уборку организовать... Где-то на пределе слышимости можно различить нечленораздельный шум, создаваемый отдаленными голосами, потом становятся слышны торопливые шаги:
   - Здравствуйте. Лагутина у телефона.
   - Здравствуй, Лида.
   - Виктор? - В голосе слышна неуверенность, некоторое удивление, но неприязни, вроде бы, не ощущается.
   - Да. Звоню вот с нового места работы. Мы с тобой теперь, считай, в одном ведомстве служим. - Подхожу осторожно, издалека, а у самого сердце колотится как бешенное, и едва сдерживаюсь, чтобы не задышать, как спортсмен после марафонского забега.
   - Ты что, тоже теперь в Главвоенпроме? - говорит так, будто между нами ничего и не случилось. Может, оно и к лучшему. Не надо будет объясняться и оправдываться.
   - Нет, всего лишь зам председателя правления ГЭУ, - называю ей официальное наименование своей новой должности. - Но тоже в ВСНХ.
   - Ну вот! - воскликнула Лида. - А то ты чуть ли не рыдать вздумал!
   - Виноват. - А что тут еще скажешь? - Было дело, на какой-то момент дал слабину.
   - Ладно, - снисходительно бросила Лагутина, - ты еще тут покаяние устрой, с битьем лбом об пол. Просто больше не позволяй себе таких слабостей, понял?
   - Понял, изучил, и обязуюсь исполнять, товарищ комиссар! - пытаюсь перевести неловкость в шутку.
   - Ну, хватит, хватит! - собеседницы не видно, но чувствуется, что она улыбается. Чтобы закрыть скользкую тему, задаю вопрос:
   - Что-то мы забросили наши тренировки. Как ты насчет сходить сегодня в тир?
   - Во сколько? - отвечает она вопросом на вопрос.
   - На сегодня я все дела, что мог, сделал. Могу прямо сейчас.
   - Меня ты уже на выходе поймал. Давай через десять минут у главного входа встретимся?
   - Давай! До встречи, - и трубка ложится на рычаг. Уф! Аж спина взмокла. Но главное сделано - похоже, мир восстановлен...
   Следующий день начинаю с поисков партячейки, чтобы встать на учет. Проделав необходимые формальности, отправляюсь к Манцеву, чтобы получить у него ЦУ для работы. Василий Николаевич тихонько бормочет под нос:
   - Ваш опыт в НКВТ, конечно, штука хорошая, но для этого у нас Иностранный отдел есть, этим Гуревич занимается... А с чем конкретно вам доводилось иметь дело?
   - Контроль качества закупаемой продукции, приобретение технических новинок и размещение заказов за рубежом для нашего собственного опытного производства, снабжение Карской экспедиции судами и всем прочим, что потребно, консультирование договоров по закупкам стрелкового оружия... - председатель правления ГЭУ обрывает мое перечисление:
   - Вот! На вас будет курирование научно-техническоой политики, и, раз уж Троцкий и тем, и другим ведает, то и концессионной заодно - как раз ближе к вашей прежней работе, ну, и комиссию по качеству тоже возьмешь под крыло. А еще... а еще я вам Главвоенпром подвешу. Разберетесь, что у них с заказами, с рентабельностью, с кадрами... Они же теперь хозрасчетное объединение. - Он хлопает меня по плечу и переходит на "ты". - Все, давай, работай!
   Хотел с Троцким поговорить? Ну вот, начальство в своей неизбывной мудрости тебе его и подвесило. Наговоришься вдоволь. А заодно и с РВС будешь на связи. Продолжишь знакомство с Котовским... И будешь теперь ломать голову, как из тощего военного бюджета выкроить деньги на оборонные заказы для Главвоенпрома, да чем загрузить простаивающие мощности, да людей занять. А комиссия по качеству - это, чую, вообще будет песня. Сколько в нашей истории за это качество боролись? И кто кого поборол? Вот то-то же. Но - "глаза боятся, а руки делают". Начну со знакомства с положением дел на порученных мне участках. Зароюсь в бумажки, мать их...
   Копаясь в отчетах и справках, не забыл освежить информацию о текущей политической обстановке. Сначала поездка на Дальний Восток, а затем растерянность в период вынужденной безработицы привела к тому, что я как-то упустил нынешние политические расклады. Быстро пролистываю подшивку "Правды". Сегодня у нас третье декабря... Что в Эстонии? А ничего. Правда, вот заметка об аресте четырех эстонских коммунистов. Вот еще - один товарищ убит при задержании. Но ни восстания в Таллине, ни последующего погрома компартии, кажется, не случилось...
   Так, что же пишет журнал "Большевик"? О! В номере 15-16 за этот год Бухарин разразился статьей - ответом на публикацию Преображенского в "Вестнике Комакадемии". Заголовок-то какой: "Новое откровение о советской экономике или как погубить рабоче-крестьянский блок". Ну-ну. И ту, и другую - прочесть. И не просто прочесть, но и отклик написать. В этот спор надо вмешаться, и как можно скорее!
  
   Глава 31. ГЭУ, Оскач, Главконцесском, ГУВП... и все на мои плечи.
  
   Весь день третьего декабря, несмотря на суету, вызванную организацией работы на новом месте, и необходимостью разыскать и перелопатить груду материалов по новым направлениям работы, постоянно возвращаюсь воспоминаниями к вчерашнему визиту в динамовский тир.
   ...Пока мы с Лидой поднимались вверх по Старой площади, направляясь к Лубянке, она успела расспросить меня об обстоятельствах моего трудоустройства.
   - Трилиссер решил еще раз попытаться зазвать меня к себе, - коротко излагаю ей свой путь в ВСНХ, - но, в виду моего решительного отказа, направил меня к Дзержинскому. Возможно, надеялся, что тот сумеет меня убедить. Феликсу Эдмундовичу понадобилось меньше суток, чтобы навести обо мне справки, составить собственное мнение, и, в результате, направить к Манцеву, в ГЭУ.
   - А чего же ты в ОГПУ не захотел идти? - несколько удивленно поинтересовалась моя спутница.
   - Счел, что буду более полезен на другом месте. И, как видишь, Дзержинский решил с этим согласиться.
   Такое ответ, видимо, показался Лиде вполне удовлетворительным, так что она не потребовала от меня дальнейших объяснений.
   Все время, пока мы шли до Лубянки, 13, Лида вела себя, как ни в чем не бывало - настроение ее было ровным, она никак не пыталась возвращаться к тому инциденту, который произошел между нами в ноябре, как-то оправдываться или, наоборот, требовать оправданий у меня. Спустившись в динамовский подвал, где уже гулко хлопали выстрелы трех Наганов и плыл сизый пороховой дымок с кисловатым привкусом, мы повесили пальто на вешалку (новенькое дело - раньше верхнюю одежду бросали прямо на барьер). Несмотря то, что в тире было довольно-таки зябко - вечные проблемы с дровами, - стрелять в пальто было не слишком удобно.
   Вытаскивая Зауэр из наплечной кобуры, успеваю подумать - "и на кой черт я его все время таскаю с собой, - ведь за все эти месяцы еще ни разу не было случая, когда бы он понадобился". В этот момент, совершенно неожиданно, Лида повисает у меня на плечах, уткнувшись лицом мне в грудь, и вся вздрагивая от рыданий. Горло у нее перехватывает спазмами, и, безуспешно пытаясь сдержать их, она в результате бормочет лишь что-то нечленораздельное. С трудом удается уловить отдельные обрывки фраз:
   - Я думала... Думала!.. Ты больше... больше ни... никогда... Не придешь! Думала... все... Дурак! Скотина бесчувственная!.. Почему... почему... ни разу... не зашел... не по... не позвонил! Я думала... думала уже... уже все!
   И что прикажете делать? Обнимаю ее за плечи, глажу по голове, потом отрываю от своей груди и начинаю, под продолжающийся аккомпанемент грохота трех Наганов, целовать ее мокрые раскрасневшиеся глаза и покрытое дорожками слез лицо. Шепчу ей:
   - Глупая... Глупая... Я чуть с ума не сошел, решил, это ты не захочешь меня больше видеть...
   Когда Лида немного успокоилась, отстраняюсь и "командным" голосом выпаливаю:
   - Боец Лагутина! На огневой рубеж... шагом... Марш! - К моему удивлению, она четко выполняет команду. - Приготовиться к стрельбе!..
   Еще более я был удивлен, когда обнаружил, что моя бравая комсомолка ухитряется почти не допустить промахов. Закусив губы, она лупила из Зауэра по мишеням в бешеном темпе, так, что черные кружки в центре мишеней один за другим быстро покрывались дырчатым узором. Собственные успехи были куда как скромнее - в тот день мазал я гораздо больше обычного. Да и плевать. Главное, что отношения с Лидой, кажется, восстановлены.
   Не успеваю как следует освоиться с кругом своих обязанностей, как на меня уже начинают сыпаться оперативные задания. На завтра надо принять участие в Особом совещании по качеству продукции (Оскач). А что мне известно по этой теме? Что с качеством все плохо? Что оборудование устарело, что дисциплина разболтана, что квалификация рабочих недостаточная, что между рабочими и спецами грызня? Так это всем известно. Вот как поправить дело - вот это вопрос. Похоже, затевают очередную кампанию, вроде недавно начавшейся кампании за подъем производительности труда. Но так проблему не решить. Вспомнить надо все, что узнал об управлении качеством в наше время. Вытягиваю из стопки чистый лист бумаги и берусь за свой Паркер.
   Назавтра, на совещании, где председательствует Л.Д.Троцкий, беру слово как представитель ГЭУ ВСНХ. Лев Давидович рассказывал во вступительном слове, что у нас борьба за качество не может вызываться конкуренцией, как при капитализме, а должна опираться на общественный и государственный контроль. Мысль верная, потому что где уж тут у нас та конкуренция... А вот с контролем кое-какие идейки есть. Встаю с места и начинаю с обычного приветствия:
   - Товарищи! Буду краток, изложу свои мысли тезисно.
   - Первое. Ни в коем случае нельзя борьбу за качество превращать в кампанейщину. Эта работа должна вестись постоянно, она должна стать неотъемлемой частью процесса организации и управления производством. Проще говоря, нужно практически обеспечить, чтобы управление качеством стало составной частью управления производством.
   - Второе. Нужно провести комплекс организационно-технических мероприятий, позволяющих контролировать качество на всех стадиях производственного процесса. На стадии подготовки производства должны быть выработаны соответствующие технические нормы и карты (то есть описания) технологических процессов, и выработаны регламенты контроля соответствия производства технологическим картам. Должен существовать входной контроль качества поставляемого сырья и комплектующих изделий, текущий контроль качества каждой операции, качества изготовляемых полуфабрикатов на каждой стадии производственного процесса. Наконец, только в конечном пункте мы подходим к контролю качества и выбраковке готовых изделий.
   - Третье. Обрисованный комплекс работ должен иметь материально-техническое и организационное подкрепление в виде отделов технического контроля на предприятиях, и технических лабораторий, проводящих по заказам предприятий экспертизу сырья, материалов и готовой продукции.
   - Четвертое. Основным ориентиром для определения качества продукции должны быть государственные стандарты. Это предполагает проведение широкомасштабных работ по стандартизации, что уже само по себе будет способствовать росту качества производства и проведению режима экономии за счет достижения полной технической совместимости изделий и устранения параллелизма. Однако нельзя ограничиваться только технической стандартизацией. Когда мы говорим о качестве продукции, не меньшее внимание мы должны обращать на ее потребительские и эксплуатационные характеристики, на ее себестоимость, и на затраты, которые будет нести потребитель в процессе ее эксплуатации. Кроме того, следует учесть, что для технически сложных изделий обязательным компонентом качества является комплектность поставки, обеспеченность запасными частями и техническим обслуживанием.
   - Пятое. Общественный контроль за качеством не может сводиться только к жалобам потребителей в разного рода инстанции и в советскую прессу. При монопольном положении государственной промышленности и отсутствии конкуренции злоупотреблению монопольным положением со стороны производителя должна быть противопоставлена своего рода контрмонополия за счет создания организаций потребителей. Речь идет не о создании еще одной бюрократической структуры, а об организации контроля по принципу объединения в первую голову тех, кто экономически в таком контроле заинтересован. В сфере товаров народного потребления такую роль могла бы выполнять - но пока не выполняет! - потребительская кооперация. Чтобы повернуть ее лицом к нуждам советских граждан, нужно резко усилить участие низового кооперативного актива в ее работе, сделать нормой и правилом участие рядовых потребителей в оценке качества продукции и в формировании заказов производству.
   - Если совещание признает осуществление данных предложений необходимым, готов в кратчайшие сроки представить программу неотложных конкретных мер по ее реализации. У меня все. (Чуть не сказал по еще не стертой привычке - "Спасибо за внимание").
   Разгоревшиеся на совещании дебаты слушал вполуха. Представитель профсоюзов напирал на то, что распространившаяся в ходе кампании за подъем производительности труда сдельщина увеличила выработку, но привела и к росту брака на 30%.
   - Если мы будем все проблемы производительности решать путем ужесточения норм выработки и срезания расценок, как это сплошь и рядом у нас делается, - горячился он, - то не стоит ждать роста качества продукции. Наоборот, рабочие начнут гнать брак, потому что одна лишь интенсификация труда на старом оборудовании и при нашей безобразной организации труда ни к чему иному привести и не может!
   Представитель научно-технического отдела ВСНХ несколько более сдержано, но тоже изрядно нервничая, говорил о том, что на заводах процветает "спецеедство", и в таких условиях говорить о совместных усилиях рабочих и инженерного персонала в борьбе за качество не приходится. А без такой работы реальных сдвигов не будет.
   Несмотря на неизбежные ведомственные раздоры, большинство моих предложений все-таки встретило понимание со стороны участников совещания. Так что придется теперь писать развернутую записку еще и по этому поводу. И это тогда, когда конкретных знаний о нынешнем состоянии производства и о реальных возможностях технического контроля у меня, почитай, что и нету. Придется идти на поклон к специалистам Научно-технического комитета, благо, что и его мне тоже получено курировать. Однако сейчас меня больше беспокоила другая проблема.
   Отлавливаю по окончании совещания Л.Д. Троцкого и говорю ему:
   - Я ведь обещал вам серьезный разговор? Так время давно назрело. - И в самом деле, назрело. Троцкий явно не удовлетворен своим нынешним положением на задворках политического Олимпа. А еще больше пассивностью своего лидера недовольно его окружение - кто по принципиальным, кто по шкурным соображениям, а большинство и по тем, и по другим. Не дай бог, влезет в открытую схватку. Только этого еще не хватало! Но что ему подбросить, чтобы повернуть его усилия в другое русло?
   Осень и зима 1924 года отличались удивительным затишьем во внутренней политической жизни. После XIII съезда и драки вокруг письма Ленина, итогами которой были недовольны очень многие, и после неожиданного фиаско Зиновьева на V Конгрессе Коминтерна, следовало бы ожидать новых столкновений в верхах, продолжения борьбы за передел власти. Ведь фактически позиции всех основных партийных лидеров ослабли, и в то же время стали понемногу укрепляться дотоле не самые влиятельные фигуры. Поэтому я предполагал, что Зиновьев, Сталин, Троцкий вот-вот перейдут к решительным действиям. Однако мои предположения не оправдались. В чем же дело? Как оценить ситуацию, чтобы не попасть впросак в разговоре с Троцким?
   К сожалению, о том, что происходило на самом верху, приходилось судить по официальным сообщениям, газетным статьям и отрывочным косвенным данным. Других источников информации у меня не было, и послезнание в этой ситуации ничем не могло помочь - в реальной истории политический баланс в партийной верхушке к этому моменту складывался иначе. Никакого дружного натиска на троцкистов и подготовки полного организационного разгрома левой оппозиции здесь не наблюдалось. Кроме довольно резкой, но не слишком активной критики крайне левых (всяких там децистов, остатков "рабочей оппозиции" и т.п.), редких и не слишком язвительных шпилек в адрес Троцкого стояло, можно сказать, полное затишье. Похоже, стороны примерялись друг к другу перед решающей схваткой.
   Зиновьев после щелчка по носу на конгрессе Коминтерна, похоже, все еще не пришел в себя, растерян, пребывает в подавленном настроении, в унынии. Однако он приобрел выигрышные позиции за счет ликвидации поста генсека ЦК, перемещения Сталина в Совнарком и удаления некоторых его сторонников из Секретариата и Оргбюро. Хотя письмо Ленина и ему самому доставило немало неприятных минут, как и публикация Троцким своих воспоминаний об Октябре, где он отнюдь не щадил самолюбие Зиновьева, но, главное, удалось отодвинуть Сталина от рычагов власти над партаппаратом, а Троцкого вообще задвинуть на второстепенные должности. Теперь Зиновьев, как можно предположить, выжидает какого-нибудь неловкого шага Сталина, или какой-нибудь хозяйственной неудачи, чтобы воспользоваться случаем и резко ослабить его позиции.
   Сталин, вроде бы, тоже затаился...
  
  
   Сталин в это время работал в Совнаркоме, в своем кабинете в Кремле, на третьем этаже корпуса N1 (бывшее здание Сената). Уже многие месяцы его не оставляло гнетущее ощущение, как будто он пребывал в осажденной крепости. Тогда, на XIII съезде РКП(б), этому интригану Зиновьеву удалось напугать большинство Политбюро призраком его необъятной власти, и под этим предлогом попытаться перехватить у него пост Генсека. Слабым утешением оставалось то, что удалось славировать, и уговорить Политбюро вообще ликвидировать этот пост, чтобы, как он тогда выразился, "предотвратить после смерти Ильича чрезмерную концентрацию полномочий по кадровым делам в одних руках". Удачно вышло и на конгрессе Коминтерна - удалось выбить из-под зада Зиновьева пост главы аппарата ИККИ, причем чужими руками, и даже не ставя этот вопрос предварительно на Политбюро и Оргбюро. Ох, как же шумел тогда Зиновьев! Но ни Томский, ни Рыков, ни Бухарин его не поддержали. Кивая на решения XIII съезда, объясняли, что и в Коминтерне вредна чрезмерная концентрация власти, и раз уж делегаты конгресса так решили, то почему Политбюро должно вмешиваться?
   Сталин вдруг усмехнулся в усы, уловив неожиданный поворот собственной мысли: "Что же, и в демократии есть свои хорошие стороны, если уметь ими грамотно воспользоваться. Вон, буржуи у себя играют в демократию, и ничего, держатся. А что, и мы этому научимся!"
   Иосиф Виссарионович пока не мог себе позволить ввязаться в прямую схватку за возвращение себе всех главных рычагов власти. Во-первых, если он не повременит, другие члены Политбюро только укрепят свои подозрения насчет его властолюбия, и это может разрушить ту хрупкую еще коалицию, которая сложилась против Зиновьева - именно потому Гриша как раз своих амбиций не скрывает. (Зиновьеву-то власть нужна ради самой власти - чтобы красоваться на самой вершине. Дурак! Власть нужна, но не ради ее самой, а чтобы двинуть вперед дело, чтобы не мешались под ногами, и не ставили палки в колеса). Во-вторых, навалились хозяйственные дела. И в первую очередь - недород в Поволжье и на Юго-Востоке. С этим надо было обязательно справиться, иначе соперники увидят удобный повод столкнуть его вниз.
   Но теперь, кажется, настает время. Приближается момент, когда нужно бросить партийцам яркий лозунг, вокруг которого сплотятся если уж не все - недовольные крикуны и умники всегда найдутся - то, во всяком случае, подавляющее большинство. И тот, кто скажет это слово, станет во главе большинства...
  
  
   Недород 1924 года, охвативший главным образом Астраханскую, Царицынскую и Саратовскую губернии, но распространившийся и на некоторые другие районы, конечно, не шел ни в какое сравнение с катастрофической засухой 1921 года. Но даже по сравнению с малоурожайным 1923 годом, когда собрали 3475 млн. пудов хлеба, урожай 1924 года составил всего 3165 млн. пудов. Дефицит семенного, продовольственного и фуражного зерна во всех пострадавших районах исчислялся в 147,7 млн. пудов. Память о страшном 1921 годе была в этих местах еще совсем свежа, и по губерниям, где местами погиб практически весь урожай, уже в июне месяце начала распространяться паника.
   Бедняки, чтобы закупить зерно, стали массово распродавать за бесценок продуктивный и рабочий скот (при этом средние цены упали на треть), чем воспользовались зажиточные слои сельского населения. В тоже время цены на хлеб пошли вверх. Просматривая страницы "Правды", "Известий", "Бедноты" я видел, как они пестрели тревожными сообщениями с мест. Правительство срочно приняло меры по стабилизации хлебного рынка, и предоставило крестьянам ссуды под залог скота с многомесячной рассрочкой их выплаты. Это позволило сохранить поголовье крупного рогатого скота в неурожайных районах. Незначительно - на 3% - упало лишь поголовье лошадей, да 23% сократилось поголовье свиней.
   Для председателя Совнаркома наступили поистине горячие дни. Нужно было обеспечить поступление оперативной информации от ЦСУ и Госплана о состоянии дел в губерниях, пораженных засухой, контролировать предоставление помощи зерном, фуражом для скота, проследить за своевременным выделением ссуд, провести классовую линию в распределении помощи, чтобы она направлялась в первую очередь беднякам и середнякам. Наркомюсту было дано поручение усилить борьбу с ростовщичеством и кабальными сделками.
   Уже к 12 июля в неурожайные местности было направлено 400 тыс. пудов хлеба. Всего же к концу лета из местных запасов и централизованных резервов было поставлено 2881 тыс. пудов хлеба. В июле по всем пострадавшим губерниям началось заметное снижение хлебных цен, вернувшихся к концу августа на уровень начала июня. Особенно широкие масштабы приняла помощь зерном для посева. Была создана "семенная тройки" из представителей Наркомзема, Наркомвнуторга и НКПС, осуществлявшая оперативное руководство отгрузкой и распределением зерна. Сталин постоянно следил за темпами отгрузки: в конце июля в среднем грузилось 200 вагонов в сутки, к началу августа - 350, с 4 августа ежедневная погрузка вышла на уровень 400 вагонов. К 25 августа в неурожайные губернии поступило более 11 млн. пудов семенного зерна. К этому же сроку удалось уложиться с распределением семенной ссуды, что позволило обеспечить сев озимых.
   Одновременно были ассигнованы значительные средства кооперации и государственным заготовителям для закупок скота у населения по твердым ценам. В результате удалось остановить падение цен на скот, а кооперация и госторговля укрепили свои позиции на мясном рынке.
   А ведь надо было, кроме того, заниматься расчетом предоставления льгот по сельхозналогу, да готовиться еще и к обеспечению яровых посенвов следующего года, к проведению широкомасштабных мелиоративных работ, которые позволяли бы снизить силу ударов засухи... В общем, забот хватало.
   Примерно представляя себе объем этих работ, я вполне мог догадаться, почему Сталину было невозможно идти на обострение внутрипартийной борьбы. Но теперь, к концу года, когда острота проблемы недорода была в основном снята, нужно было ожидать от него очередного политического хода. И кое-какие соображения насчет того, каким будет этот ход, у меня имелись. Именно поэтому нужно было успеть настроить Троцкого определенным образом.
   - И в самом деле, - произнес Троцкий с выражением на лице, не предвещавшим мне ничего хорошего, - разговор давно назрел. Вы не против пройти ко мне в кабинет, Виктор Валентинович? - Его острый, колючий взгляд за стеклами пенсне яснее ясного говорил о его настроении.
   - Хорошо, Лев Давидович. Пойдемте к вам. - Стараюсь быть как можно более спокойным и дружелюбным.
   Сразу, как только за нами закрывается дверь кабинета, Троцкий заявляет голосом не то, чтобы повышенным, но дрожащим от напряжения:
   - Виктор Валентинович, поддавшись на ваши уговоры, я потерял, можно сказать, все! Мое положение в партии...
   - Ваше положение в партии гораздо лучше, чем если бы вы отказались совершить ретираду! - бесцеремонно перебиваю его. - Вы бы все равно лишились все прежних постов. Но не в результате добровольной отставки, как сейчас, а в результате открыто выраженного вам политического недоверия, как мелкобуржуазному уклонисту, да вдобавок и склочнику, неспособному к дружной коллективной работе в руководстве партии! И такая же участь ждала бы всех ваших сторонников, а не только отдельных работников РВС! - Немного снизив тон, продолжаю. - Что толку считать битые горшки. Важно определиться, что делать сейчас.
   - Вот уж в этом позвольте обойтись без ваших советов! - вспыхивает Троцкий.
   - А что, я вас хотя бы раз в чем-нибудь обманул? А, Лев Давидович? Не припомните? - Троцкий молчит с потемневшим от гнева лицом. Ну-ну. Нечего сказать? - Так как, наврал я вам хоть раз?
   - Нет! - выпаливает он. - Нет, вы меня не обманывали! Вы воспользовались своими знаниями, для того, чтобы завлечь меня на этот путь бессмысленных уступок и капитуляций!
   - Как же, как же! Завлек! Не пустил вас в заведомо проигрышное генеральное сражение, где вы были бы разбиты в пух и прах, а заодно сломали бы политические судьбы десятков тысяч своих сторонников, дав прекрасный повод большинству развернуть "охоту на ведьм"! - Мне тоже уже не хочется выдерживать ровный тон.
   Мы оба молчим некоторое время, уставившись друг на друга со взаимной неприязнью.
   - Ладно, - говорю после затянувшейся паузы, - не буду давать вам больше советов. Но информацию подкину. А как ею воспользоваться - решайте сами. Вскоре, может быть, не сегодня-завтра, Сталин выступит с программным лозунгом построения социализма в одной, отдельно взятой стране. То есть в СССР. Если вы помните, мною такая возможность уже прогнозировалась. А теперь мне точно известно - Сталин уже готовит статью. Вокруг этого будет большой шум. Зиновьев, возможно, не сразу, но непременно атакует этот лозунг как отступление от марксизма, уклон в национальную замкнутость и ограниченность, ведущую к предательству мировой революции. Так что решайте сами - будете с Зиновьевым против Сталина, или со Сталиным против Зиновьева, либо тихо отсидитесь в сторонке.
   - Когда появится статья? - нетерпеливо спрашивает Лев Давидович.
   - Сокращенный вариант появится в "Правде" где-то во второй половине декабря. Это, собственно, предисловие к сборнику "На путях к Октябрю", где он, помимо всего прочего, проезжается по вашим воспоминаниям о революции. Сам же сборник с полным текстом предисловия выйдет в январе будущего года. Но не в этом же дело! - подчеркиваю голосом последнюю фразу.
   - А в чем?
   - В том, как определится партия насчет этого лозунга. Подумайте не о теоретическом каноне, а о политическом значении этого тезиса в тех htfkmys[ условиях, в каких оказалась Советская Республика. Да ведь и это на самом деле не главное! - снова слегка форсирую голос.
   - Даже так? - Троцкий несколько заинтригован. - А в чем же, по-вашему, главное?
   Ну вот, только что зарекался от моих советов, а теперь сам спрашивает. Спрашивает - ответим:
   - Так сколько раз уже говорено, Лев Давидович! Главное теперь - кто сумеет обеспечить наибольшие успехи в хозяйственном строительстве СССР. Не скрою, как уже говорил ранее, у вас тут положение тактически далеко не самое выигрышное, и ваши соперники на это рассчитывали, когда назначали вас на эти посты. Но стратегически у вас есть хорошие варианты.
   - Какие еще варианты? - Троцкий все еще раздражен, даже сердит, но он спрашивает, интересуется, а это уже выигрыш.
   - Впереди у нас, товарищ Троцкий, грандиозные дела назревают. Нет у нас другого пути, кроме как подготовить и совершить необычайный рывок вперед, чтобы подвести материальную базу под нашу революцию. Иначе сожрут нас господа капиталисты с потрохами. Соберутся с силами - и сожрут. - Гляжу на Троцкого. На лице его по-прежнему видны следы сильного раздражения, но взгляд уже не колючий, а скорее цепкий, внимательный.
   - Прописные истины глаголете, - едко вставляет Лев Давидович.
   - А если вы это понимаете, то должны понимать и то, что сейчас мы к осуществлению широкомасштабных планов индустриализации страны не готовы. Ни с точки зрения финансовой, ни с точки зрения состояния аграрной экономики, ни с точки зрения технической, ни с точки зрения кадровой. Ну, финансы и сельское хозяйство - это сейчас не по вашей части, - с этими словами упираю указательный палец в грудь члену Политбюро. - А вот создать технический и кадровый задел - это как раз по вашему ведомству.
   - Кадры? - скептически вопрошает Троцкий. - Кадрами у нас Наркомпрос ведает. Это вам к товарищу Луначарскому...
   - А нечем товарищу Луначарскому кадры для индустриализации готовить! - Не дав договорить Льву Давидовичу, сразу же выкладываю свои аргументы. - Вот как раз материальной базы для этого у него и нет. Ни рабочего, ни инженера в обычной школе не воспитаешь. Для этого действующее производство нужно! Причем молотком да зубилом орудовать можно и в школьной мастерской научиться. А вот самую современную технику освоить... Для этого ее надо иметь, технику-то эту!
   - Так в СССР вообще с современной техникой не густо, - по-прежнему полным скепсиса голосом отвечает Троцкий.
   - Именно! - вздеваю указательный палец вверх. - И ваши шансы эту технику получить из-за границы через Главконцесском не столь уж и малы.
   - Ошибаетесь! - горячо возражает председатель Главконцесскома. - Капиталисты вовсе не рвутся снабжать нас современной техникой. Все, что их интересует - это добраться по дешевке до наших источников сырья. Но даже и в этом они проявляют не так уж много рвения. Так, всякая мелочь без солидных капиталов на шармака хочет пристроиться. Насчет же современной техники только управлению военной промышленности кое-что удается получить от германцев, обиженных Версалем, которые в сотрудничестве с нами видят возможность обойти навязанные им соглашения.
   - Эх, Лев Давидович! - с тяжелым вздохом и укоризной во взоре произношу я. - Приманить капитал - тоже надо исхитриться. Понятно, что без своей выгоды они к нам не пойдут. Так предложите им такое, чего они в других местах получить не смогут.
   - Что же именно? - теперь в вопросе Троцкого сквозит неприкрытый интерес.
   - Концессионеры за право концессии платят нам частью добытого сырья, ведь так? - уточняю у Льва Давидовича.
   - В общем, так, - подтверждает он.
   - А что, если не они нам будут платить, а мы им?
   - Это как же? Они концессию получат, и мы же еще за это им платить будем? - недоумевает мой собеседник.
   - Так я не концессионный договор предлагаю, - вношу уточнение в свою мысль. - Назовем это, скажем, компенсационной сделкой. Вот скажите, заинтересованы американцы наводнить европейский рынок своими автомобилями?
   - Разумеется! Недаром американские компании имеют заводы на территории той же Германии, - подтверждает Троцкий.
   - Так сравните зарплату немецкого рабочего и нашего. Где производство американского автомобиля обойдется дешевле? А от нас машины могут пойти и в Германию, и в Польшу, и в Румынию, и на Балканы, и в Италию, и в Турцию, и в Иран...
   - Мысль понятна... - Лев Давидович погрузился в раздумья. Вот-вот, подумай. Тут ведь не в одних автомобилях дело.
   - Смотрите: они построят нам современный завод - а мы им будем оплачивать поставки оборудования и строительство частью произведенной на этом заводе продукции. И ведь никто не мешает американцам на нашей территории поставить относительно дешевое производство двигателей, станков, радиоприемников, - да чего угодно! - и двигаться завоевывать с этой продукцией европейский, ближневосточный, да и некоторые азиатские рынки, - с воодушевлением описываю открывающиеся перспективы (Нью-Васюки правдоподобно изобразить не такое уж сложное дело, тем более, что эти фантазии могут, хотя бы отчасти, и воплотиться). - Конечно, заманить их к нам будет непросто. Официальных отношений у нас с ними до сих пор нет, и пока не предвидится. Но вот через их европейские филиалы такие сделки почему бы и не провернуть, создав с ними смешанные общества?
   - Подождите, Лев Давидович, это еще не все! Пока один пальчик загните, а там и следующий будет загибать пора. С чего мы начали? Что у нас с кадрами технических специалистов дело плохо? Так ведь и вправду плохо же! Готовить их надо? Они же для будущей индустриализации понадобятся в огромных количествах! Значит, надо. У вас есть две возможности отличиться в этом деле. - Троцкий слушает внимательно, не перебивая. - Первая, - создать при самых современных заводах, если их удастся заполучить через Главконцесском, высшие технические училища по подготовке кадров на базе новейшей техники и организации производства. Пока появятся первые такие заводы, пока отучится первый выпуск - как раз эти кадры с руками отрывать будут! А кто загодя озаботился? Товарищ Троцкий. Больше того, если эта идея на практике получится, можно будет ее по всем отраслям распространить. Создать нечто вроде организации по подготовке трудовых резервов в масштабе всего народного хозяйства.
   - А вторая возможность? - Троцкий, похоже, заинтересовался, но не слишком воодушевился перспективой отличиться на поприще подготовки кадров.
   - Вторая - организовать на базе научно-технического комитета целый ряд инженерно-конструкторских групп, которые будут заниматься разработкой новой техники самых перспективных направлений. Не из-за рубежа копировать, а разрабатывать самостоятельно, даже если наша производственная база не готова к освоению такой передовой техники. Пока не готова, - делаю заметный акцент на слове "пока". - Эти же группы будут заниматься выращиванием инженерного и конструкторского молодняка из числа выпускников наших вузов и втузов. Без самостоятельной научной и инженерно-конструкторской мысли мы так и останемся в технической зависимости от капиталистов. Из нее надо вырваться любой ценой и в как можно более короткие сроки! Тут задачи масштабные, не на отдел ВСНХ. Это задача общегосударственная. И чую, потребуется нам что-то вроде общегосударственного Научно-технического комитета!
   - Денег на такие роскошные задачи у нас нет, - вздыхает Троцкий.
   - Так посадить эти инженерно-конструкторские группы на шею тем же техническим вузам и втузам при заводах! Вот и выход. И массовые кадры будем готовить, и инженерно-конструкторскую мысль развивать, и массовые кадры готовить, и к поиску самостоятельных технических решений их приучать.
   Пока Лев Давидович молчал, переваривая вываленные ему на голову идеи, начинаю выкатывать следующую порцию предложений:
   - Вернусь теперь к своему выступлению на заседании Оскача. Как уже говорил, нам проблему качества без всеобъемлющей системы общегосударственных стандартов не поднять. А это гигантская работа, - и начинаю перечислять. - Стандарты разработать, согласовать технически между собой, создать повсеместно отделы технического контроля, лаборатории для экспертиз, метрологические лаборатории, контролирующие качество измерительных приборов и инструмента, подготовить для всего этого кадры...
   - Кто же это потянет, весь этот груз-то? - мой собеседник опять полон скептицизма.
   - Тут другого пути нет, как обосновать общегосударственную значимость такой работы, - объясняю ему, - особенно в преддверии развертывания широкомасштабной индустриализации. А коли значимость этой работы будет признана, под это дело опять-таки надо создавать общегосударственный комитет по стандартизации и качеству.
   - Но это ведь опять новое ведомство, и опять за пределами ВСНХ, - восклицает Троцкий.
   - Именно! Общегосударственное ведомство, - подтверждаю я. - И, со своей стороны, все эти идеи мне придется проталкивать через Дзержинского. Думаю, он поддержит. Вас наверняка поддержат технические специалисты, да и Луначарский тоже - ведь с него часть забот снимается. Наоборот, ему еще и помощь в производственном обучении школьников можно посулить! А уж военное ведомство и ГУВП двумя руками ухватятся за идею создать по каждому перспективному направлению собственное конструкторские бюро. Да и государственную программу стандартизации поддержат наверняка. Чуть не забыл - еще один совет. Не оставляйте заботами электротехнический комитет, и людей из Госплана, которых Ленин подпрягал к плану электрификации. Что отнюдь не второстепенно - не забывайте почаще подчеркивать свою решимость положить все силы на алтарь выполнения ленинского плана ГОЭЛРО. Что же до политики... Подтягивайте ко всем этим задумкам своих людей. Для них это не лишним будет - авторитет на реальном деле заработать...
   По завершении разговора Лев Давидович посмотрел на меня с прищуром и выдал:
   - А все-таки, Виктор, большая ты сволочь...
   Усмехнувшись, отвечаю:
   - Так в политике все такие. Даже милейший Николай Иванович Бухарин, как дело до серьезной политики доходит, и то клыки пытается показать.
   Распрощавшись, и отправляясь к себе, чувствую, как одежда липнет к телу. Взмок весь, словно в бане. Но дело сделано - если Лев и не оставит набеги на поля политических схваток, то, по крайней мере, будет хотя бы отчасти отвлечен на хозяйственные задумки, да и сторонников своих на это сориентирует. И им польза - не будут их сразу гнобить, как агентуру буржуазии внутри РКП(б), - и стране Советов...
  
   Глава 32. Ну, думаю, началось...
  
   Когда в "Правде" от 23 декабря 1924 года я увидел статью И.В.Сталина с не оставлявшими места для двойного толкования строками - "...Победа социализма в одной стране, если даже эта страна является менее развитой капиталистически, при сохранении капитализма в других странах, если даже эти страны являются более развитыми капиталистически, - вполне возможна и вероятна", - моя первая мысль была о реакции Троцкого. Конечно, у меня была некоторая надежда на то, что теперь он будет осторожнее. Ведь не появилось же в нынешнем времени его предисловие к собственному собранию сочинений, под названием "Уроки Октября", вызвавшая в свое время ожесточенную полемику, известную как "литературная дискуссия". Впрочем, некоторые опубликованные в собрании сочинений работы Троцкого подвергались критике в печати и со стороны Сталина, и со стороны Зиновьева, и со стороны Бухарина. А Лев, разумеется, не оставался в долгу. Но до взаимных претензий на единственно правильное толкование "ленинской теории социалистической революции", и до обвинений в ревизии ленинизма дело не доходило. Даже само словечко "ленинизм" еще не стало широко употребимым, и знаменитая разгромная статья Сталина "Троцкизм или ленинизм" в этой реальности не была написана. Прошел всего-навсего обмен, так сказать, булавочными уколами.
   Но теперь... Вспомнит ли задвинутый в угол член Политбюро мое предостережение, произнесенное под занавес нашей с ним последней беседы? "Лев Давидович, наилучшая линия для вас сейчас - побольше деловой хозяйственной работы, поменьше выступлений с "принципиальными" политическими платформами. Да, вы всем известны как теоретик и пропагандист, выделяющийся яркими, неординарными выступлениями. Повремените с этим образом! Пусть лучше сейчас о вас будет складываться впечатление как о полезном, но скромном неутомимом труженике. Конечно, совсем посыпать себя пеплом забвения не надо. Выступайте, пишите - но по конкретным деловым вопросам, без политической трескотни...", - вот что он услышал от меня при расставании. Хотя запомнить-то он это, может быть, и запомнил, но вот последует ли совету?
   Однако первым выстрелил не Троцкий. Уже через три дня после публикации Сталина в той же "Правде" появилась статья Зиновьева "Коминтерн: год борьбы за мировую революцию". Никакой прямой полемики со Сталиным там не было, но для любого партийного активиста сразу становилось ясным, в кого метил вот этот абзац:
   "Никто не может игнорировать тот непреложный факт, установленный нашими великими учителями - К.Марксом и Ф.Энгельсом, подтвержденный всем опытом нашей революции, обобщенным в трудах товарища Ленина, что без мировой революции нет перспектив победоносного социалистического строительства в СССР. И хотя наш Октябрь не повлек за собой немедленно победоносных революций в других странах, мы не собираемся на этом основании предаваться меньшевистскому капитулянтскому унынию. Нет, мы видим свой долг в том, чтобы двинуть дело социализма в СССР как можно дальше вперед, показывая яркий пример всему мировому пролетариату. Однако не следует обманывать нашу партию иллюзиями, будто при нашей технической отсталости, находясь во враждебном капиталистическом окружении, можно в мелкокрестьянской стране получить полноценное социалистическое общество. Не стоит уподобляться балаганному фокуснику, достающему кролика из шляпы. Пролетариату нужна правда, а не "нас утешающий обман". Нужно отдавать себе отчет в том, что именно развертывание мировой революции, а не ставка на недостижимое национально-замкнутое хозяйство, изолированное от всего остального мира, создаст реальные перспективы для победы социализма в Советской республике".
   Первый раз разногласия внутри прежнего большинства Политбюро не обсуждались в узком кругу, а выплеснулись сразу на страницы партийной печати. И пошла писать губерния! Зиновьев, Каменев, Сокольников, Лашевич - с одной стороны. "Те, кто хочет строить потемкинские деревни "социализма, победившего в отдельно взятой стране", отказываясь от развертывания классовой борьбы в мировом масштабе, неизбежно повернут в сторону классового мира и внутри страны, к союзу с нэпманом и кулаком!..Товарищ Бухарин уже готов чуть ли не лобызаться с зажиточным крестьянством, видя в именно нем хозяйственную опору процветания деревни, и повернувшись спиной к бедняцко-середняцким массам", - стращал Каменев. С другой стороны - Сталин, Бухарин, Рыков, Томский. "За громкими обвинениями Зиновьева и Каменева в поисках классового компромисса стоит их неверие в перспективы нашей революции, в рабоче-крестьянский союз, в кооперативный план Ленина!" - отвечал Николай Иванович Бухарин. Накал взаимных обвинений все возрастал, а Троцкий, к моей радости, пока молчал... Надолго ли?
   Тем временем, не особенно волнуясь по поводу разворачивающейся дискуссии, сижу над бумагами. По линии ВСНХ дела нарастают, как снежный ком, а еще надо статью написать по поводу полемики Бухарина с Преображенским. Да и про некоторые старые занозы забывать не следует.
   Из своего кабинета звоню в Наркомфин, в валютный отдел:
   - Александра Семеновича Сванидзе попросите, пожалуйста... - звоню наудачу, ибо Сванидзе сейчас может быть и в Берлине, где он выполняет функции генерального агента Наркомата финансов. Однако трубка откликается смутно знакомым по берлинской командировке голосом:
   - Слушаю вас!
   - Здравствуйте! Запишите, пожалуйста, фамилию: Александров.
   - Это еще зачем? - удивляется Александр Семенович, забыв даже спросить, кто его беспокоит.
   - Затем, что человек с паспортом на эту фамилию не позднее самых первых чисел января прибудет в Берлин и займется деятельностью, которая должна озаботить и вас, и вашего наркома. - Говорю нарочито спокойным, почти безразличным, сухим, деловым тоном.
   - Какой такой деятельностью? - Сванидзе начинает закипать. - Будьте добры объясниться! И кто вы такой, черт возьми?
   - Совершенно неважно, кто я такой. Но деятельность Александрова в Берлине точно должна вас весьма озаботить. Не сочтите за труд, побеспокойтесь проверить - убедитесь, что это дело самым прямым образом задевает ваши интересы. Всего хорошего, - с этими словами вешаю трубку на рычаг.
   Интересно, будут ли этого звонка последствия?
   Тем временем подкатил Новый год, который мы с Лидой, разумеется, отмечали вместе. Концерт в Большом зале консерватории был великолепен. И свежий снег, искрившийся на бульваре в свете немногочисленных уличных фонарей, навевал романтическое настроение, захватившее нас обоих. И, в отличие от не так уж давно прошедших месяцев, это настроение уже не создавало чувства неловкости ни у меня, ни у нее. Напротив, мы радовались ему вместе...
   А девятого января с утра мне на работу позвонил Трилиссер, и, едва я успел закончить разговор, телефон зазвонил снова. На этот раз моей персоной заинтересовался Ян Карлович Берзин. И оба приглашали зайти, желательно сей же день. Ну, когда такие уважаемые люди просят, не стоит отказывать. В 17:30 добираюсь до Знаменки, к хорошо знакомому мне зданию РВС.
   Конец фрагмента
   В кабинете, номер которого значился в выданном мне пропуске, в первую очередь бросились в глаза два знакомых лица - Григорий Котовский и Иосиф Уншлихт. Третий был незнаком, но несложно было догадаться - это был пригласивший меня хозяин кабинета, вполне соответствующий известным мне фотографиям. Лобастый крепыш с короткой стрижкой "ёжиком" поднялся из-за стола и протянул мне руку:
   - Ну, будем знакомы! Берзин.
   Здороваюсь с ним за руку, а память автоматически подсказывает - Петерис Кюзис, кличка "Старик", член РСДРП с 1905 года... И как многие мои знакомые здесь, не пережил 1937 год. Но на данный момент не это имеет значение. Я-то для чего понадобился всей этой представительной компании?
   Все четверо присутствующих, включая и меня, расселись на стульях, без какого-либо определенного порядка распределившись по свободному пространству кабинета. Точнее, меня взяли в полукруг, но так, что это с первого взгляда не бросалось в глаза.
   - Виктор Валентинович, - начал Котовский, - вы были осведомлены о деталях контракта, подписанного с вашим участием в Берлине, в августе прошлого года? - Несмотря на вопросительную интонацию в голосе, эта фраза была похожа не на вопрос, а на утверждение, или скорее, уточнение.
   - О деталях осведомлен не был, - сухо отозвался я. - Предмет сделки мне был известен, и не более того. Ну, еще сроки исполнения, но очень приблизительно.
   - Вот, кстати, о сроках, - оживился Григорий Иванович. - Ведь это по вашей инициативе разрабатывались графики поставки, условия оплаты и графики платежей?
   Интересно, к чему эти вопросы? Что-то у них со сроками или платежами не заладилось? Тем же суховатым тоном отвечаю:
   - Совершенно верно, по моей инициативе. Однако к разработке, как конкретных графиков поставки, так и точных условий платежей я никакого отношения не имел. Более того, предваряя следующий вопрос, могу сказать - с окончательным текстом договора и приложений к нему ознакомлен так же не был.
   Котовский не задавал более новых вопросов, и затянувшуюся паузу нарушил Иосиф Станиславович:
   - Три дня назад финской береговой охраной было перехвачено торговое судно "Святой Марк", следовавшее из Штеттина в Ленинград. На нем при обыске была обнаружена партия пулеметов Бергмана и материалы для сборки "Юнкерсов", предназначенные заводу в Филях. Судно не входило в финские территориальные воды, но это уже не имеет значения. Газеты стран Антанты и лимитрофов, причем поляки особенно усердствуют, уже вовсю раздувают скандал вокруг этого дела.
   После этого пояснения, многое расставившего по местам, к разговору подключился Берзин:
   - Как вы полагаете, где могла произойти утечка информации?
   Ну, ты и спросил! Кто тут у нас разведкой занимается? Я, что ли? Однако играть в амбиции не стоит, а потому можно и поделиться своими соображениями:
   - Самое вероятное, что утечка произошла у немцев. Там достаточно противников сотрудничества с СССР, и они могли попытаться таким путем подорвать наши отношения.
   - Не исключено, - тут же отозвался Уншлихт. - Правое руководство СДПГ самым активным образом раздувает кампанию в прессе, явно пытаясь свалить правительство, а заодно обливая грязью СССР и германских коммунистов.
   - Что же, по-вашему, это единственный вариант? - не отстает Берзин.
   - Нет, почему же. Это могла сработать английская, французская или польская агентура. Нельзя исключить, что сведения передал агентам Антанты или полякам кто-то из наших, сидящих у них на крючке. - На этом можно и закончить. Дальше гадать нет смысла. Вариантов много, а какой из них реален, - не мне судить. Это уж пусть Разведупр разбирается. Или КРО ОГПУ.
   Однако Берзин все продолжает допытываться:
   - После командировки вы сообщали товарищу Уншлихту о конфликте, возникшем у вас с некоторыми сотрудниками инженерного отдела торгпредства. Как говорят командиры, ездившие с вами в командировку, вы так же высказывали предположения, что эти люди ненадежны по части сохранения доверенных им секретов. Не так ли?
   - Именно так, - подтверждаю его слова. - И сейчас могу повторить свое мнение. Но подозревать и знать точно - это вещи весьма различные. К сожалению, ненадежных людей в наших представительствах за рубежом еще немало. И к еще большему сожалению, такой ненадежностью отличаются в худшую сторону отнюдь не классово-чуждые элементы. Да что ходить далеко - сейчас в нашем берлинском торгпредстве гостит некто Александров, он же Киров, он же Лурье. Судя по тому, что он творит, - это благодатнейший материал для вербовки любой разведкой.
   - А что он творит? - тут же вмешался начальник Разведупра.
   - Мне известно лишь то, что он давно засвечен. А Ягода вновь посылает его с каким-то темными поручениями, предполагающими контакты с дельцами "черного рынка". Спалить его на этом ничего не стоит, и, тем не менее, ему прямо-таки чуть не силой вырывают визу для очередной поездки.
   Берзин задумчиво покивал головой, погрузившись в какие-то только ему ведомые мысли.
   - Пусть ОГПУ само разбирается! - резко бросил Уншлихт.
   - Дело-то ведь общее, - не согласился с ним я. - Как бы разгребать последствия всем не пришлось, независимо от ведомственной принадлежности.
   - Ладно, пока эти дела тебя не касаются... - пробормотал Иосиф Станиславович. - Дальше мы уже сами. До свидания! - и, обращаясь к Берзину, - Ян! Подпиши ему пропуск.
   Распрощавшись с этой троицей, хватаю извозчика и еду на Лубянку. Трилиссер, небось, уже заждался.
   Когда я вошел в кабинет, Михаил Абрамович встретил меня своей, уже хорошо знакомой, грустной улыбкой.
   - Да вы садитесь, Виктор Валентинович, - махнул он рукой куда-то в сторону дивана, продолжая читать лежащие перед ним бумаги. Через минуту-другую он поднял голову, вздохнул, и заговорил:
   - Ну, и каша же заварилась там, в Берлине... Мерзко пахнущая каша. Но концов нет. Ягода жестко защищает своих протеже, как будто вообще ничего не боится. Вам бы, дорогой мой, стоило бы держаться от всего этого подальше. Ну, зачем вы втравили в это дело Сокольникова? Тот уже успел вчера побывать у Феликса Эдмундовича. "Я, - говорит, - понимаю, что ОГПУ для работы за кордоном нужны неподотчетные и не связанные с движением средств в Наркомфине секретные фонды. Но зачем вы посылаете для реализации ценностей человека, который ничего не смыслит в рынке бриллиантов, и который может своей топорной работой подставить и себя, и вас?"
   - Так он правильно говорит! - с нажимом заявляю я.
   - Правильно-то правильно... - качает головой начальник ИНО, - но вытаскивать Лурье из-под ареста берлинской полицией пришлось нам. И вытащили. А Ягоде похождения этого субчика к делу не пришьешь, ибо сам он действовал на основе вполне официальных распоряжений сверху.
   - Не кажется ли вам, Михаил Абрамович странным совпадение ареста Лурье и перехвата судна с военным грузом, шедшего из Германии в Ленинград? - осмеливаюсь влезть со своим вопросом.
   - Кажется! - отрезал Трилиссер. - Вот только Александр Яковлевич Лурье уже давно к секретным делам никаким боком не причастен.
   - Да? А зачем он в Берлин ездил? Не по секретным делам? - парирую его аргумент. - И, кроме того, сам Лурье, может быть, о наших военных контактах с Германией и не особенно в курсе. А вот его покровитель...
   - Это всего лишь подозрения! - отрезал Трилиссер. И, чуть погодя, добавил, - К сожалению...
   - В конце концов, Михаил Абрамович, а стоило ли вам светить свою, с таким трудом создаваемую агентурную сеть в Германии, для того, чтобы вытаскивать какого-то Лурье из неприятностей, которые он зарабатывает своим весьма сомнительным поведением? И имеет ли право зампред ОГПУ требовать от вас подставлять своих людей под риск разоблачения? - мои слова, похоже, ложатся на подготовленную почву, поскольку обычный мягкий, с грустинкой, взгляд Трилиссера становится жестким и колючим. Он нервно машет рукой, и выдавливает из себя:
   - Давайте пропуск. Подпишу.
   Выхожу из бывшей резиденции страхового общества "Россия",еще не перестроенного, и довольно сильно поэтому отличавшегося от привычного для меня - в моем то ли будущем, то ли прошлом. - облика. Теперь и на свидание можно отправиться, благо, тут недалеко. Ну, вы уже, наверное, догадались, где я свидания девушке назначаю. Да-да, именно там - в тире общества "Динамо".
   Поскольку время свидания было рассчитано с запасом - а вдруг бы разговоры сразу в двух очень уважаемых конторах сильно затянулись? - то у меня даже и некоторый запас времени образовался. Поднимаю воротник пальто, поправляю вязаный шарф, - на улице метет, не переставая, - и торопливо сворачиваю на Лубянку. Пропустив лихача, который резво катит сквозь метель в санях, запряженных красивой вороной лошадкой, вниз, в сторону Охотного ряда, перехожу улицу, и спускаюсь в подвал, где размещается тир.
   Ух, тут, после морозца, все-таки потеплее будет, хотя и не сказать, что жарко натоплено. Пристроив свое пальто на вешалку, под звуки пальбы оглядываю помещение, где витает сизый пороховой дымок. Кто это тут тренируется? Нет, не Лида - да и рановато еще для нее. Я на 19:30 свидание назначал, а сейчас только двадцать минут восьмого. У барьера видны три фигуры, причем одна из них в подозрительно знакомой потертой кожанке и с двумя Люгерами в руках. Ну, так и есть - "Дед"!
   - Здорово, дед! Давненько не виделись! - трогаю его за плечо.
   - А, Виктор Валентинович пожаловал! - оборачивается он. - Что это вы сегодня без дамы...
   - Дама еще подойдет.
   - Ну-ну. Не похвалитесь успехами, если, конечно, таковые в наличии?
   Отчего же не похвалиться? Кое-что ведь уже получается. Выхватываю из-под пиджака свой Зауэр и делаю быструю серию из трех выстрелов.
   - Так, поглядим... - "Дед", положив свои Люгеры на барьер, проверяет попадания. - Чуток получше, но все еще уводишь вверх и вправо. Руки слишком жестко держишь, отдача не гасится. Смотри, как надо! - И с этими словами "Дед" начинает поправлять мне стойку, подойдя со спины. - Да не зажимай же ты руки! Руки не должны быть расслаблены, но и не зажаты жестко, как деревянные. Они должны крепко удерживать оружие, но в то же время быть способными упруго гасить отдачу. Ну, давай еще раз!
   Снова делаю быструю серию из трех выстрелов... А патрончики-то к концу идут. Те, что из Берлина приехали. Надо тут поискать, где их раздобыть можно.
   - Уже лучше! - гулко раздается голос "Деда" под сводами подвала. - Но все равно, разброс у тебя великоват. Упражняться надо.
   - Упражняться, это хорошо, - отвечаю ему. - Вот только патронов у меня в запасе отнюдь не вагон. Не знаете, где пополнить можно?
   - Так патроны-то на дороге не валяются, - качает головой "Дед". - Обмозговать надо. - Почесав рукой нос, он бросает, - Ладно, что-нибудь придумаем.
   В этот момент на лестнице, ведущей в тир, появляется моя комсомолка.
   - О, "Дед" объявился! Ну, привет! - Надо же, знакомца нашего сразу приметила, и здороваться полезла. А на меня - ноль внимания.
   Однако Лида сразу поворачивается ко мне, слегка прислоняется и целует в щеку:
   - Здравствуй, Виктор! - и тут же интересуется, - А что это вы тут придумать собрались?
   - Да вот, думаю, где бы патронов для тренировок раздобыть. Мой-то запас давно донышко показывает. Холостые, те вообще уже все расстреляли.
   - Есть такая проблема, - соглашается она. - Я с работы понемножечку приношу, но это так, - слезы. Мы тут за один раз больше спалим, чем я за неделю натаскаю.
   "Дед" энергично дергает головой:
   - Нет, так не годится! Я же сказал - что-нибудь придумаем!
   Этот "Дед" для меня так и остается загадочной фигурой. Неужели его интерес к нам (кстати - к нам, или к кому-то одному из нас? - тоже неясно) сводится к эпизодическим совместным тренировкам? Если принять во внимание его достаточно прозрачно проглядывающую ведомственную принадлежность, трудно поверить, что ему просто доставляет развлечение поучить нас стрелковому делу.
   После тира, как всегда, провожаю Лиду домой, не отказавшись заглянуть на чай. После прогулки по морозцу перспектива похлебать горяченького весьма заманчива. Отец Лиды, тезка Салтыкова-Щедрина, уже дома, и уже успел отужинать, что, вообще-то, бывает нечасто - как правило, работа в Исполкоме Коминтерна задерживает его допоздна. Он устраивается пить чай вместе с нами, и тут, за разговором, удается узнать кое-какие новости по делам Коминтерна.
   - После того, как выяснилось, что подготовка вооруженного восстания в Эстонии провалена, и тамошняя охранка готовится устроить коммунистам кровавую баню, пришлось все отменить. Это сильно ударило по Зиновьеву. Хотя теперь должность генерального секретаря ИККИ упразднена, он ведь по-прежнему член Исполкома и пользуется большим влиянием в аппарате. А это выступление в Эстонии было целиком его затеей, - рассказывает Михаил Евграфович.
   - И что, там не было никаких шансов? - интересуется Лида, подняв голову от книжки. Она уже выпила свой чай, и теперь пристроилась на диване со старинным томиком французских стихов, который я ей как-то подарил. Впрочем, томик так и лежит нераскрытым у нее на коленях, а она внимательно прислушивается к нашему разговору.
   - Никаких! - вздыхает ее отец. - Даже после отмены выступления охранка как с цепи сорвалась. До сих пор идут аресты, шестеро товарищей убиты при задержании, руководитель компартии ранен, но сумел скрыться.
   - А как же наши кадры, которые должны были поддержать эстонских товарищей? - Михаил Евграфович, не задавая вопросов об источниках моей осведомленности, поясняет:
   - Нашим-то всем удалось благополучно уйти. Но Берзин был страшно зол на Зиновьева, за то, что тот так подставил его кадры. Фрунзе и Уншлихт в ЦК по этому поводу небольшой скандал учинили. Ну, с Гриши, как с гуся вода, но репутация у него все-таки подмочена этим делом.
   На Тверском бульваре, махнув рукой на расходы, останавливаю сани с извозчиком, и еду к себе в Малый Левшинский. Трамвайные пути более или менее расчищены, и санки летят довольно ходко. Сижу с некоторым комфортом, запахнув меховую полость. Надоело уже по морозу, да еще с метелью, пешком шляться. А вот Лиде, похоже, все было нипочем, пока мы от Лубянки до Страстной площади дотопали. Хотя ведь заметил я в конце концов, что она мерзнет, но виду моя спутница старалась не подавать и героически изображала наслаждение прогулкой по свежему воздуху. Чудная...
   Дома, раздевшись, и подбросив дровишек в печку, сажусь за непременную чистку оружия. Вытаскиваю Зауэр из кобуры... и на пол, кружась, падает небольшой белый квадратик - сложенная вчетверо бумажка. Наклоняюсь, разворачиваю, читаю мелкий, каллиграфическим почерком выведенный текст:
   "Виктор Валентинович! Убедительно прошу вас завтра, десятого, около двадцати часов, посетить ресторан в "Доме Герцена". С вами очень желает встретиться лицо, с коим вы как-то имели беседу в стрелковом клубе". Подписи нет.
   Так-так-так! Лицо, значит. Имел беседу. Да к тому же "как-то". Тогда сам "Дед" отпадает, хотя могу голову поставить на кон, что это именно он записочку и подсунул. Стрелковый клуб - это, конечно, тир "Динамо". В других мне как-то бывать не доводилось. С кем же я там имел беседу?
   Трилиссер, скорее всего, отпадает - он со мной уже не раз встречался и без этих шпионских штучек. Кто там еще был? Артузов и Мессинг. Мессинг сейчас в Питере, то есть в Ленинграде, и плохо могу себе представить, что ему от меня может быть надо. Хотя наездами он в Москве бывает и, наверное, не столь уж редко. Артузов? Возможно...
   В конце концов, что я теряю? Возьму с собой Лиду для подстраховки. Зря она, что ли, в МЧК почти три году оттрубила? Да и Мессинг ее хорошо знает. Но Мессинг это, или Артузов, все равно - поговорим. Заодно поглядим на писательско-поэтический бомонд.
  
   Глава 33. Подпись Маяковского
  
   Итак, сегодня, в субботу, 10 января, к восьми часам вечера мы с Лидой идем в ресторан "Дома Герцена". С одной стороны, если кто-то (а особенно, если это большой чин из ОГПУ) желает устроить конспиративную встречу, то делать это в проходном дворе, коим является упомянутый ресторан, по меньшей мере, странно. А с другой стороны, может быть, именно на эту нелогичность выбора места встречи и строится расчет?
   Зайдя за Лидой, и обменявшись приветствиями с только что вернувшимся с работы Михаилом Евграфовичем, я вместе с бравой комсомолкой направляюсь в логово поэтов и писателей. Нам, собственно, только бульвар перейти, - и вот он, "Дом Герцена", Тверской бульвар, 25. Уже темно, на улице по-прежнему холодина, метет, и мы быстро проскакиваем на другую сторону проезжей части, пересекая трамвайные пути. В скудном свете фонаря перед входом перед нами сквозь вьюгу виднеется трехэтажный бело-желтый особнячок в ложноклассическом стиле (вместо портика с коринфскими колоннами - лишь их имитация на фасаде).
   Имя Герцена дом получил не случайно - собственно, Александр Иванович здесь и родился в 1812 году. Позднее, в 40-е годы XIX века, он бывал в этом доме в литературном салоне дипломата Свербеева, куда захаживали и Аксаков, и Гоголь, и Чаадаев... Сейчас этот дом так же был овеян литературной славой, правда, совсем иного рода. Литературный институт в 1925 году там еще не разместился, но зато чего там только не было!
   Больше всего места (аж три комнаты на третьем этаже) отхватило себе Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей (ВОАПП) со своими дочерними организациями РАПП и МАПП, издававшими журнал "На посту", редакция которого умещалась в тех же трех комнатах. Кроме него, там же гнездились Федерация объединений советских писателей, Всесоюзное общество пролетарских писателей "Кузница", Общество крестьянских писателей, Объединение писателей "Перевал", Союз революционных драматургов... Союз поэтов и Всероссийский союз писателей (объединявший так называемых "попутчиков") занимали более удобные и просторные комнаты второго этажа. В зале второго этажа по вечерам так же заседали участники различных творческих объединений - весьма популярного "Литературного особняка", не менее популярного "Литературного звена", "Литературного круга", "Лирического круга". Там же, в бельэтаже, стояли бильярдные столы, и сюда частенько захаживал покатать шары Владимир Маяковский.
   Но ресторан - это было что-то. В отличие от более поздних заведений такого рода, которыми владели различные творческие союзы, этот был открыт для любых людей с улицы. И в него, естественно, набивалась масса публики, явившейся поглазеть на "настоящих писателей и поэтов" в непринужденной обстановке. А вслед за публикой, из числа которой хотя и не все, но многие, обладали довольно тугими кошельками, слетались и "ночные бабочки" с Тверского. Впрочем, дамочки эти были такого пошиба, что столь поэтическое название к ним, пожалуй, совершенно не подходит.
   Вот в эту атмосферу мы с девушкой и окунулись, пройдя в несколько больших кабинетов цокольного этажа, переделанных под ресторан. Сначала было просто ничего не разобрать в густом папиросном дыму, который, казалось, способен был выесть глаза. Потом стало понятно, что зал битком набит. Да, трудно было ожидать иного - ведь сегодня предпоследний день заседаний Всесоюзной конференции пролетарских писателей, открывшейся шестого января. И тут, в ресторане, конечно, собралась немалая часть делегатов.
   И как же мне отыскать в этом вавилонском столпотворении человека, пожелавшего со мной встретиться? И я, и Лида, начинаем методически ощупывать глазами помещение ресторана. Первыми мое внимание привлекают два чем-то похожих молодых человека в обычных для того времени гимнастерках без знаков различия, устроившихся за маленьким столиком (столик даже без лампы) у стены. Перед ними стоит по кружке пива (едва пригубили, однако - не то, что прочая публика, значительная часть которой если и не вдрызг, то близко к этому), какая-то немудрящая закуска. Парни довольно-таки похоже изображают любопытных провинциалов, впервые в жизни попавших в подобное общество. Но вот любопытство их имеет подозрительный оттенок - сосредоточенными, внимательными взглядами они неотрывно контролируют все пространство вокруг.
   Так, похоже, цель где-то рядом. Лида, кстати, тоже "срисовала" эту парочку и шарит глазами поблизости. Мне первой в глаза бросилась физиономия Карла Радека - не узнать его было невозможно. Всклокоченная шевелюра, густые бакенбарды, круглые очки, трубка... Прожженный циник, талантливый и остроумный журналист. А рядом кто, в гимнастерке, как и многие здесь? Неужели Фурманов? Во всяком случае, очень похож. Кто же еще там, за их столиком?
   В этот момент человек, сидевший к нам спиной вполоборота, видно, почувствовав взгляд, оборачивается. Вот и пришли. Это же Артур Евгений Леонард Фраучи. Он же Артур Христианович Артузов, начальник КРО ОГПУ.
   Подхожу к столику:
   - Здравствуйте, Дмитрий Андреевич! - протягиваю ему руку. - Давно мечтал познакомится с автором "Красного десанта" и "Чапаева" (чуть не ляпнул вместо "Чапаева" про "Мятеж", в последний момент смекнув, что он, возможно, и не вышел еще из печати). Позвольте представиться: Осецкий, Виктор Валентинович, работник ВСНХ.
   Фурманов, чуть помедлив, внимательно смотрит на меня, потом встает из-за столика и пожимает протянутую руку:
   - Будем знакомы! Хотите, присоединяйтесь к нам, вместе со спутницей.
   - С удовольствием! Позвольте мне ее представить: Лагутина, Лидия Михайловна. Недавно окончила Коммунистический университет. Хотя я старый партийный волк, а она пока лишь комсомолка, это скорее она мой идеологический стержень, чем наоборот. Можно сказать, мой персональный комиссар! - Лида с ухмылкой пытается пихнуть меня своим острым локотком в бок, я отскакиваю чуть в сторону и с некоторым смущением оглядываюсь:
   - Да тут ведь ни одного свободного стула не разыщешь! - разочарованно развожу руками.
   - Это мы устроим! - восклицает молодой человек лет двадцати пяти и срывается с места, выскочив на лестницу, ведущую в бельэтаж.
   - Может, познакомите меня пока с остальными? - спрашиваю Фурманова.
   - Да, конечно! - спохватывается тот. - Вот это Юра Либединский, тоже политбоец, как и я, хотя Гражданскую почти и не захватил. Уже две книги написал, и Воронский в "Красной Нови" его хвалил.
   Пожимаю руку человеку, лет на шесть-семь моложе тридцатитрехлетнего Фурманова
   - А это... - поворачивается Фурманов.
   - А с Карлом Бернгардовичем я уже довольно хорошо знаком, хотя и виделись мы мельком. Мы с ним оба удостоились одной чести, - побывать в тюрьмах Веймарской Германии, хотя меня и арестовали раньше, еще в декабре, и освободили раньше - в июле.
   - Точно! - восклицает Радек. - Вы тогда работали в Гамбурге, если я ничего не путаю.
   - Не путаете.
   Артузов представился сам:
   - Артур, - коротко произнес он, отвечая на рукопожатие. Хотя он был ровесник Фурманова, но выглядел явно старше из-за сильной проседи в волосах, да и бородка не делал его моложе.
   В этот момент к нам подошел тот молодой человек, что так резво отправился за стулом.
   - А это Вацлав Сольский, молодой, но уже способный журналист, - аттестовал его автор "Чапаева".
   - Ну что, Вацек, будем знакомы. Меня зовут Виктор Осецкий, - протягиваю ему руку, он ставит стул на пол, отвечает на рукопожатие, затем начинает оправдываться:
   - Мне в МАППЕ только один стул удалось реквизировать. И тот с боем вырвал!
   - Ладно, - машу рукой, - как-нибудь пристроимся. И познакомьтесь с моей спутницей: Лида Лагутина.
   - Очень приятно, Вацек, - раскланивается с ней Сольский.
   Делать нечего, и мы с Лидой, под улыбки всей честной компании, устраиваемся на одном стуле. Оглядываюсь уже внимательнее, стараясь не сосредоточиваться на одном Артузове. Но даже и мимолетного взгляда достаточно, чтобы составить о нем первое представление. Коренастый, широкоплечий крепыш с очень сильно развитой мускулатурой. Крупная, лобастая голова, брови с изломом, коротко подстриженные усы и бородка клинышком. Френч военного образца, но без знаков различий, застегнут на все пуговицы. На столе перед ним - ни водки, ни пива, ни вина.
   Когда мы устроились, Либединский заговорил с Радеком, видимо, продолжая беседу, когда шла здесь до нашего появления:
   - И все же, Карл Бернгардович, почему же у вас тогда, в 1923 году, провалилось дело в Германии? Ведь вроде бы дело шло к революции, там были наши опытные кадры - и все вдруг сорвалось? Чего вы не учли?
   Радек изобразил кривую улыбку:
   - Вы не знаете специфики работы в Германии. Многие наши представители тоже не знали этой специфики, и нередко немецкие товарищи ставили их прямо в тупик. Вот, помнится, был такой случай с одним из наших военных инструкторов в провинциальном германском городке. Он там обучал местных коммунистов, как надо захватывать железнодорожную станцию. Он им говорит: "Как только из центра будет получен условный сигнал о начале революции, вы должны послать на вокзал заранее подготовленную группу из двадцати вооруженных товарищей. Оружие должно быть спрятано, и эти люди, как обычные встречающие, идут в кассу, покупают перронные билеты, проходят на перрон, а затем, при помощи товарищей-железнодорожников задерживают на станции все поезда".
   - Немецкие товарищи, - продолжал Радек, - сказали, что это очень хороший и правильный план. "Но, - спросили они, - как же нам быть, если кассира, продающего билеты, именно в этот момент не окажется за окошком кассы? Вдруг он, в виду начинающихся революционных событий, испугается, и уйдет со своего рабочего места? Ведь не можем же мы пройти на перрон без перронных билетов - это ведь было бы противозаконно!".
   Присутствующие посмеялись. Радек умело уводил их от серьезного разговора своими анекдотами. Про Карла Радека поговаривали, что большинство советских (да и антисоветских) анекдотов, которые тогда ходили по Москве, сочинены именно им.
   Пока все смеются, еще раз осматриваю зал. Сквозь папиросный дым, витающий над столиками, видны разнообразные типажи посетителей этого заведения. Тут и писательско-поэтическая братия, и субъекты, на которых крупными буквами написано их нэпмановское происхождение, и советские служащие - от низших до высших, и дешевые проститутки, и холеные дамы - подруги нэпманов или высокопоставленных совслужащих. Но эти последние как раз весьма редко попадаются на глаза. Гораздо больше "прилипал", которые толкутся около писательских и поэтических компаний, в надежде, что когда какой-нибудь нэпман примется угощать знаменитостей, то и им что-нибудь по случаю перепадет.
   Тем временем Радек начинает новый анекдот про германских коммунистов. А впрочем, кто его знает, - это вполне мог быть и действительный случай. Во всяком случае, Карл Бернгардович уверял нас, что вот эту историю он не придумал.
   - Один из наших журналов осенью 1923 года решил выпустить специальный номер, посвященный революционным событиям в Германии, - начал Радек. - Его редактор обратился ко мне с просьбой достать для этого номера рисунки и карикатуры, сделанные самими немецкими товарищами. Я, в свою очередь, обратился к одному из своих знакомых, - видному члену германской Компартии, - с просьбой заказать такие рисунки у своих товарищей, коммунистических художников. Просьбу тот, конечно, выполнил, но потребовал для себя весьма крупного гонорара в долларах, за, как он выразился, "организационную работу". Проще говоря, пожелал содрать с меня посреднические комиссионные!
   Радек всплеснул руками и замолчал, держа театральную паузу.
   - И как, слупил он с вас деньги? - не выдержал и поинтересовался Фурманов. Радек ухмыльнулся не без самодовольства и пояснил:
   - Долларов я ему, конечно не дал. Он был очень недоволен. Пришлось ему заявить, что если бы Москва стала платить каждому немецкому коммунисту за малейшую услугу, то вся германская революция сделалась бы для нас крайне нерентабельным предприятием. Не уверен, что он понял иронию, заключенную в моих словах - было очень похоже, что он принял их за чистую монету! - Тут Радек захохотал, заражая своим смехом и окружающих. Отсмеявшись, он добавил:
   - Впрочем, я уверен, что денежки за это дело он все равно получил, слупив комиссионные - раз уж не удалось взять их с меня - со своих приятелей-коммунистов.
   - Прошу прошения, - вступаю в разговор, когда смех окончательно затих. - Вы не подскажете, а где тут у вас расположены удобства...
   Вацек Сольский порывается встать, но его опережает Артузов:
   - Сидите, сидите! Я тут с краю, мне будет удобнее, - и, обращаясь уже ко мне, - пойдемте, покажу!
   Мы покидаем прокуренный зал ресторана, и я получаю возможность глотнуть относительно свежего воздуха.
   - Артур Христианович, где тут можно спокойно поговорить? - сразу беру быка за рога.
   - Пожалуй, можно пристроиться на лестничной площадке, - он поднимает голову вверх. - Всех поднимающихся или спускающихся будет хорошо видно.
   Поднявшись по лестнице, встаем у окна.
   - Виктор Валентинович, зачем вы вмешиваетесь в дела, которые вас не касаются? - голос его мягок, даже полон сочувствия к собеседнику. - Тем более, что все ваши потуги скомпрометировать Генриха совершенно безрезультатны. Он очень исполнительный работник и высоко ценится нашим руководством.
   - Вы полагаете, что действия, наносящие ущерб интересам Советской Республики, меня таки никаким боком не касаются? - стараюсь говорить тихо, но не без язвительности. - Или партийный Устав для нас уже пустая бумажка?
   - Вот только не надо, Виктор Валентинович, изображать из себя Святого Георгия в белых одеждах, сражающего копьем змия коррупции! - слегка морщится Артузов. - Вы, судя по всему, неглупый человек, и понимаете, что ради достижения результата можно и закрыть глаза на некоторые... побочные эффекты.
   - Это я понимаю, - киваю в ответ, - и готов предпочесть человека, который делает дело и добивается результатов, при этом несколько расширительно трактуя возможности наполнить собственный карман, тому, который со всех сторон святой, но в деловом отношении никуда не годится.
   Начальник КРО некоторое время молчит, провожая взглядом человека с длинными, до плеч, волосами, в потертом на локтях бархатном пиджаке, с бабочкой, поднимающегося из ресторана наверх, в бельэтаж. Когда тот скрывается из глаз, он по-прежнему негромким голосом осведомляется:
   - Раз так, почему же вы столь невзлюбили именно Генриха Григорьевича? Ваши мотивы мне совершенно непонятны.
   - Не надо со мной играть в непонятки, пожалуйста! - стою, скрестив руки на груди, и демонстрирую оскорбленную невинность. - Вы ведь не допускаете Ягоду до своих оперативных игр? - Увидев, как вскинулся Артузов, поднимаю руку в предостерегающем жесте:
   - Не надо мне ничего объяснять! Ваши дела - это ваши дела, и знать я о них ничего не желаю. Но неучастие Ягоды в них - это факт, который вы отрицать не сможете.
   Артузов насуплено молчит. Молчу и я, предоставляя возможность весело сбегающему вниз по лестнице парню лет двадцати, в поношенной гимнастерке, миновать нас. Затем продолжаю, переходя почти что на злобное шипение:
   - Так какого же черта вы тогда подставляете своих людей для прикрытия темных делишек разных порученцев Ягоды?!
   Артур Христианович срывается с места, и начинает своей пружинистой, летящей походкой выписывать по площадке плавные кренделя, заложив большой палец правой руки за борт френча.
   - Генрих Григорьевич - мой непосредственной начальник. Я не могу не выполнять его поручений, - бросает он.
   - Любых? - интересуюсь, не скрывая сарказма.
   - Считаю для себя абсолютно невозможным интриговать против своего руководителя! - выпаливает Артузов.
   - Вам что, бюрократическая иерархия важнее интересов дела?
   - Без строгой дисциплины и соподчиненности в нашем деле невозможно! - парирует он.
   - Демагогией прикрываетесь? - стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более угрожающе. - Вам что, невдомек, что люди Ягоды компрометируют себя не только с точки зрения советских законов? Тут они уверены, и не без оснований, что зампред ОГПУ их прикроет. Они компрометируют себя с точки зрения законов страны пребывания! А тот же Лурье? Он лезет на совершенно не подходящий для сбыта бриллиантов - тем более нелегального! - германский рынок, и при этом сделано все, чтобы на нем самыми крупными буквами было написано "Я из ОГПУ!". Это же готовые крючки для шантажа и вербовки! - Перевожу дух, и продолжаю напирать на Артура Христиановича:
   - Вам что, невдомек, что эти людишки не допущены к каким-либо мало-мальски значимым секретным сведениям? Сами по себе они пешки, но обладающие связями. И откуда тогда их вербовщики будут выдаивать секретную информацию, позвольте вас спросить?! - Махнув рукой, бросаю:
   - Можете не отвечать. А вот подумать над моими словами - не только как коммунисту, но и, в особенности, как начальнику КРО - очень советую!
   Не давая Артузову опомниться, задаю вопрос:
   - И, все-таки, где же тут туалет?
   Едва задав этот вопрос, успеваю заметить мелькнувшую на лице Артура Христиановича мимолетную улыбку, и запоздало прикусываю себе язык. Надо же так проколоться! Ведь это слово начнет входить здесь в обиход лет через десять, а то и позже. Впрочем... Ничего страшного в этом, вроде бы, и не усматривается. О чем может подумать начальник КРО? О том, что Осецкий решил пококетничать новомодным иностранным словечком, подцепленным заграницей? Пожалуй, других вариантов-то и нет.
   - Уборная на том же этаже, что и ресторан, - сообщает между тем Артузов, едва заметно нажимая на слово "уборная" (или это мне так с перепугу только кажется?). - Как спуститесь по лестнице, то на площадке сверните налево... нет, отсюда будет направо. Там увидите.
   Спускаюсь, поворачиваю, и, действительно, вижу. Собственно, посещать этот "храм уединенного размышления" серьезных причин у меня не было. Но уж очень хотелось проверить один факт, впоследствии нашедший отражение в поэзии. Внимательно проверив одну за другой двери кабинок ("Да... что они, тут совсем не убирают, что ли?"), нахожу, наконец искомое. Довольно крупными рублеными буквами вырезана, наверное, перочинным ножом, категорическая надпись:
   "Хер цена дому Герцена!"
   А под ней чернильный автограф знакомым, не слишком аккуратным, но разборчивым почерком:
   "Обычно заборные надписи плоски,
   С этой - согласен"
   И подпись, не оставляющая сомнений в авторстве:
   "В. Маяковский"
   Самого поэта в ресторане не наблюдалось, хотя надежда встретить его у меня была - Маяковский бывал здесь не так уж и редко да и в I-й Всероссийской конференции пролетарских писателей тоже участие принимал. Однако это было не единственное место, где можно было увидеть Владимира Владимировича, ибо частенько захаживал он и в "Стойло Пегаса" на Тверской, и в кафе "Арбатский подвал". А вот сюда, в "Дом Герцена", предпочитал наведываться в дневные часы - поиграть в бильярд, да заодно попить пивка. Тем не менее, здешний ресторан был ему хорошо и в своем ночном обличии. Не без язвительно гротеска, но довольно точно схватил он характерные черты данного заведения в своем стихотворении:
  
   ДОМ ГЕРЦЕНА
   (ТОЛЬКО В ПОЛНОЧНОМ ОСВЕЩЕНИИ)
  
   Расклокотался в колокол Герцен,
   чуть
          языком
                       не отбил бочок...
   И дозвонился!
                          Скрипнули дверцы,
    все повалили
                          в его кабачок.
  
   Обыватель любопытен --
   все узнать бы о пиите!
   Увидать
                в питье,
                             в едении
   автора произведения.
   Не удержишь на веревке!
   Люди лезут...
                          Валят валом.
   Здесь
           свои командировки
   пропивать провинциалам.
   С "шимми",
                       с "фоксами" знакомясь,
   мечут искры из очков
   на чудовищную помесь --
   помесь вальса
                          с казачком.
  
   За ножками котлет свиных
   компания ответственных.
   На искусительнице-змие
   глазами
                чуть не женятся,
   но буркают --
                           "Буржуазия...
   богемцы...
                     разложеньице..."
  
   Не девицы --
                          а растраты.
   Раз
        взглянув
                       на этих дев,
   каждый
               должен
                           стать кастратом,
   навсегда охолодев.
   Вертят глазом
                          так и этак,
   улыбаются уста
   тем,
         кто вписан в финанкете
   скромным именем --
                                        "кустарь".
  
   Ус обвис намокшей веткой,
   желтое,
               как йод,
   пиво
           на шальвары в клетку
   сонный русский льет...
   Шепчет дева,
                         губки крася,
   юбок выставя ажур:
   "Ну, поедем...
                           что ты, Вася!
   Вот те крест --
                             не заражу..."
   Уехал в брюках клетчатых.
   "Где вы те-пе-рь..."
                                    Кто лечит их?
  
   Богемою
                 себя не пачкая,
   сидит холеная нэпачка;
   два иностранца
   ее,
        за духи,
   выловят в танцах
из этой ухи.
  
   В конце
                унылый начинающий --
   не укупить ему вина еще.
В реках пива,
                         в ливнях водок,
   соблюдая юный стыд,
он сидит
                 и ждет кого-то,
   кто придет
                     и угостит.
  
   Сидят они,
                     сижу и я,
   по славу Герцена жуя.
   Герцен, Герцен,
                              загробным вечером,
   скажите пожалуйста,
                                       вам не снится ли,
   как вас
              удивительно увековечили
   пивом,
              фокстротом
                                  и венским шницелем?
  
   Прав
           один рифмач упорный,
   в трезвом будучи уме,
   на дверях
                   мужской уборной
   бодро
            вывел резюме:
   "Хрен цена
   вашему дому Герцена".
   Обычно
                заборные надписи плоски,
   но с этой -- согласен!
                                        В. Маяковский.
  
   Удовлетворив свое детское любопытство, возвращаюсь в зал, и сразу вслед за мной рядом со столиком появляется новая фигура. Не сразу узнаю вошедшего, но восклицание Фурманова - "Федор Федорович! Давайте к нам!" - все расставляет на свои места. Это же Раскольников! До революции - партийный журналист, затем настоящий герой гражданской войны, командующий рядом флотилий, одно время командовал Балтфлотом (но не слишком удачно), затем полпред в Афганистане. Его женой была такая яркая женщина, как Лариса Рейснер, сейчас оставившая его ради Карла Радека - что при всем при том нисколько не испортило отношений между Радеком и Раскольниковым. Сейчас он снова на литературной работе. Уже около года работает редактором в журналах "Молодая гвардия" и "На посту", написал воспоминания о революционных днях "Питер и Кронштадт в 1917 году", активно защищает пролеткультовские позиции и воюет с редактором "Красной нови" Воронским, куда Раскольников прошлым летом послан ЦК РКП(б) одним из редакторов. Как раз в этом месяце в ЦК должно состояться бурное обсуждение работы Воронского. Да, в этой компании он свой. Хотя он не только литератор - заведует Восточным отделом Исполкома Коминтерна, преподает в 1-м МГУ...
   Раскольников оказался довольно молодым еще мужчиной (наверное, ровесник Фурманова) с жестким волевым лицом. Оглядев столик, занятый нашей компаний, он на секунду остановил взгляд на нас с Лидой, устроившихся на одном стуле, затем оглядел зал.
   - А чего нам тут толкаться? - задал он резонный вопрос. - Здесь уже и не втиснешься никуда. Может, махнем ко мне в гостиницу? Номер большой, всех рассадим, честное слово!
   - В какую гостиницу? - тихонько спрашиваю сидящего неподалеку Радека.
   - Так в "Люксе" он живет, - отвечает Карл Бернгардович. - Как из Афганистана в конце 1923 вернулся, так там и квартирует. Не торопится постоянное жилье подыскивать, и понятно, почему, - складывает губы в язвительной улыбке Радек, - гостиничный-то номер у него куда как шикарнее служебной квартирки выходит!
   Так, "Люкс" - это совсем недалеко, на Тверской, не доходя Советской (бывшей Скобелевской) площади. В мое время эта гостиница именовалась Центральная, и была далеко не из самых лучших. Но сейчас она еще не совсем утратила былой блеск. Можно и пойти, да и Лида явно не прочь провести вечер в компании столь известных личностей.
   Всей компанией мы поднимаемся, рассчитываемся, и направляемся к выходу, на ночную январскую стужу.
  
   Глава 34. Беседы в "Люксе"
  
   Всю недолгую дорогу до гостиницы "Люкс", старательно запахивая поплотнее пальто, чтобы уберечься от пронизывающего, выстуживающего насквозь ветра, я напряженно обдумывал только что состоявшийся разговор с Артузовым, который нас только что покинул, сославшись на неотложные дела. Зачем ему была нужна эта встреча? И почему он предпочел провести ее таким образом, изобразив случайное знакомство в ресторанной компании литераторов? Те знания, которые я вынес из своего прошлого, свидетельствовали о том, что Артузов ни в коей мере не может быть причислен к сторонникам Ягоды. Поэтому предположение, что он действовал по заданию или, во всяком случае, в интересах своего шефа ("Черт, опять проскочило! От таких словечек надо избавляться даже в мыслях!"), относится к самым маловероятным.
   Тогда что же им двигало? Желание прояснить обстановку для себя, прощупать, что за тип этот Осецкий, который крутит что-то вокруг Ягоды? А заодно и выудить кое-какую информацию, которая для людей на его месте лишней не бывает? Вот только зачем ему эта информация: для того, чтобы использовать ее против своего начальника, или, наоборот, чтобы при случае выгодно представить Генриху Григорьевичу? А ведь не исключено, что верны могут оказаться оба варианта, в зависимости от обстоятельств. В одном я был более или менее уверен - по собственной инициативе Артузов играть против меня в интересах Ягоды не станет.
   Время, время... Время работает не на меня. Пока мне не удалось ни создать для круга лиц, настроенных против Ягоды, достаточных мотивов для активных действий, ни раскопать информацию, которая сама по себе могла бы свалить его. Так, всякие грешки, которые могут иметь разное толкование, и при сильном желании вполне могут быть выданы за элемент оперативной необходимости. Не исключено, что у Ягоды что-то подобное такому прикрытию и было продумано. А поддержка сверху? Почему Ягода был полезен Сталину, мне было более или менее ясно. Но вот в чем корни расположения к нему Дзержинского? Только ли в исполнительности, организованности и хозяйственной хватке? В этом следовало разобраться как можно быстрее, пока Ягода не почуял настоящую опасность, и не сделал очередной ход, грозящий для меня стать последним...
   Тем временем, пройдя по темной, заснеженной Тверской, мы разношерстной толпой ввалились в небольшой вестибюль гостиницы, архитектурное решение которой тяготело к модерну, но интерьер при этом был украшен лепниной в стиле "ампир". Это здание, построенное купцом Филипповым, первоначально целиком занимала его компания. Тут была и знаменитая булочная, и кофейня, и хлебопекарные цеха во внутридворовых постройках, и общежитие рабочих-булочников... Лишь в 1911 году левое крыло здания было отдано под гостиницу. После революции все здание было национализировано, и в нем в 1919 году разместилось общежитие НКВД, а затем уже - ведомственная гостиница Коминтерна. Впрочем, и булочная, и кофейня (под названием "кафе-столовая") продолжали функционировать, по-прежнему притягивая к себе москвичей.
   Здесь, на входе, нам пришлось застрять на некоторое время, пока Раскольников выяснял имена и фамилии всех собравшихся, а затем, поднявшись к себе в номер, по телефону заказал для нас пропуска. Этот порядок соблюдался неукоснительно, поскольку в гостинице жили в основном сотрудники Коминтерна и товарищи, приезжавшие из-за границы.
   Предъявив пропуска красноармейцу, стоявшему на посту при входе, мы в два приема загрузились в лифт за красивой чугунной решеткой и поднялись на этаж, где располагался номер Раскольникова. Конечно, такому количеству людей у него было тесновато, но все, так или иначе, расселись вокруг стола, используя и стулья, и кресло, и диван, и даже кровать. Жена Раскольникова, Лариса Рейснер, оказалась дома и так же присоединилась к нам. Лиду, похоже, ее присутствие сильно напрягало, и она несколько раз бросала то на Ларису, то на меня откровенно ревнивые взгляды.
   Пока все рассаживались, Раскольников полушутливо спросил Радека:
   - Ну что, Карл, ты еще не решил заняться художественной литературой? А то, смотрю, ты среди нашего брата, литератора, все время крутишься, на собраниях всяких, диспутах, и на конференции ВАПП все дни просидел.
   Радек в ответ лишь рассмеялся, но тут к нему пристала Лида:
   - Правда, Карл Бернгардович, откуда у вас такой интерес к писателям и поэтам?
   Лицо Радека перестало улыбаться, он молчал некоторое время, а потом заговорил, как будто ни к кому персонально не обращаясь, а доводя свои мысли до всеобщего сведения?
   - Я не верю ни гадалкам, ни цыганкам-предсказательницам. Я не очень-то верю даже в политические науки, в смысле их способности предвидеть, - произнес он, и было видно, что слова эти, в порядке исключения, искренни. - Единственные люди, которые способны хотя бы в какой-то мере степени предсказывать будущее - это писатели и поэты. Так всегда было и так будет. Достоевский, Толстой, да и Чехов, - к ним еще и Маяковского можно добавить, именно как поэта, не как политика, - знали, что грядет революция и предчувствовали ее в своем творчестве. У людей творческих есть какое-то особенное чутье, некая способность выхватывать из калейдоскопа настоящего образ грядущего. А у прочих смертных такой способности нет.
   Слушаю Радека, и припоминаю, что эта идея через каких-нибудь пять-десять лет получит всеобщее распространение, и даже приобретет нормативную окраску - литература сделается обязанной опережать жизнь. Сегодня же было видно, что для многих присутствующих эта мысль оказалась неожиданной. Радек же, похоже, не просто уверовал в свою идею, но и сделал из нее совершенно практические выводы. Он не только искал предсказаний будущего в художественной литературе и поэзии, но и собрался прямо сейчас ускорить этот процесс путем прямого опроса присутствующих писателей.
   Ответив Лиде, Радек немедленно выкатил ответный вопрос, снова обращаясь ко всей аудитории:
   - Вот вы, все вы, - какое впечатление вы вынесли из писательской конференции? Скажи, Юрий, - на этот раз обращение было адресовано одному Либединскому, - как думают твои знакомые писатели насчет НЭПа? Долго ли он просуществует?
   - Тебе это лучше знать, - иронично бросил тот в ответ, - ты же из нас ближе всех к партийному Олимпу!
   Радека такой ответ привел в явное раздражение:
   - Дело ни в каком ни в Олимпе! - начал выговаривать он. - При чем тут партийная верхушка? Разве вы не понимаете, они рано или поздно должны будут сделать то, что хочет народ!
   Карл быстро овладел своим лицом и даже изобразил некоторое подобие улыбки:
   - И все же, какие ветры дуют среди писателей?
   Либединский ответил, но довольно своеобразно:
   - Поведай-ка нам, Дима, - попросил он Фурманова, - а зачем ты на конференции отстаивал необходимость в жесткой организации писателей, которая взяла бы на себя функции идеологического руководства писательским творчеством?
   Не дав Фурманову собраться с мыслями, он, сначала хладнокровно-менторским тоном, а затем постепенно впадая в запальчивость, продолжал:
   - Я вот, например, действительно считаю что это нужно, вроде как больному нужно горькое лекарство. Да, признаю, лекарство очень горькое. Но ты-то, ты, ты ведь кривил душой! Я же знаю, тебе ведь противен НЭП, несмотря на официальную линию партии. И точно так же тебе противна всякая организация, ограничивающая свободу творчества. Я-то как раз понимаю необходимость НЭПа, и необходимость жесткого ограничения свободы писательского творчества. Ты же в это не веришь! А о крепкой организации ты говорил либо из оппортунистических соображений, или потому, что ты - из немцев. В немецкой крови - тяга к порядку.
   Замечаю, что Лида заметно насторожилась, опасаясь, видимо, резкой перепалки. Но Фурманов неожиданно рассмеялся:
   - Ты, Юра, рассуждаешь как тот милейший, но не очень умный врач из какого-то чеховского рассказа, кажется, из "Дуэли". Тот считал, что все зло - от немцев, и что все русские немецкого происхождения сохраняют все отвратительные черты немецкого характера! - Тут Фурманов резко посерьезнел и произнес:
   - Да, признаю, на конференции я кривил душой. Но делал я это вовсе не из каких-то там оппортунистических соображений, а потому что выступал от имени правления ВАППа, и, значит, должен был проводить его линию. И ты угадал - я действительно полагаю, что ВАПП встал на неверный путь. Идеологическое руководство литературой, о котором мечтает ВАПП, очень легко может обернуться полицейским надзором, причем не только над буржуазными писателями и всякими попутчиками, - но над всей советской литературой. - И тут Фурманов, резко сжав пальцы обеих рук в кулаки, весомо положил их перед собой на стол, как будто бы демонстрируя зримый образ этого полицейского надзора.
   - Это неизбежно произойдет, - продолжал он, - и вовсе не потому, что руководители ВАПП все, как один, хотят сделаться полицейскими надзирателями в литературе. Это произойдет в силу объективных обстоятельств!
   Снова скашиваю глаза на свою подругу. Заметно, как она волнуется. Слова Фурманова задевают ее за живое, и она едва сдерживается, чтобы не вклиниться в спор. Ее пальцы тоже непроизвольно сжались в кулаки, она закусила губы, и сверлит Фурманова взглядом своих чарующих глаз, которые сейчас, однако, сверкают только гневом. Между тем Дмитрий Андреевич торопливо развивал свою мысль дальше:
   - Гражданская война закончилась полной нашей победой, это так. Но только в России! Между тем все мы знаем, что наша революция мыслилась и могла быть исторически оправдана только как начало всемирной пролетарской революции. В отсталой, нищей, крестьянской стране социализм построить нельзя, он может быть построен только на Западе. То есть, - поправился Фурманов, - прежде он будет построен на Западе, а уже потом в России. И что же на Западе? Вы же видите, какое поражение мы потерпели в Германии! А ведь на Германию возлагались все наши надежды, потому что без революции в Германии нечего и думать о начале революции в других капиталистических странах. В результате наша революция, - давайте будем глядеть правде в глаза, - оказалась в тупике. Ленин был гениальным стратегом. Уж он-то нашел бы выход из этого тупика. Но теперь его нет в живых, и никто его заменить не может, - с горечью произнес Фурманов.
   - Слушай, Дима... - начал было Либединский (было видно, что и Радек, и Раскольников, и Лариса Рейснер внимательно слушают, однако не собираются вмешиваться), но Фурманов оборвал его:
   - Нет, постой, дай мне договорить! Что же делать нам, писателям, в такой обстановке, если мы хотим правильно отражать в своем творчестве создавшееся положение и существующие настроения? Да даже и без всяких "если", - резко взмахнул рукой автор еще не изданного "Чапаева" - подлинные писатели делают все это бессознательно, автоматически, часто вопреки самим себе. Ведь настоящее искусство - прежде всего правда! Но эта правда, в действительно художественных произведениях неизбежно прорывающаяся наружу, приведет, в конце концов, писателей в антипартийный лагерь. И как их удержать от этого? Только путем контроля, путем нажима, и если называть вещи своими словами - мерами полицейского характера, как бы эти меры потом ни назывались, и под какими бы псевдонимами ни выступали. Вот тогда идеологическое руководство, о котором печется ВАПП, сведется к этому самому полицейскому надзору. - Фурманов глядел прямо перед собой, опустошенный этой, по всему видно, нелегко давшейся ему речью.
   Юрий Либединский, видя, в каком состоянии находится его товарищ, не стал продолжать полемику, и сидел, не произнося ни слова. Тишину нарушил Раскольников, вернувшись к затронутой еще в Доме Герцена теме германской революции. Он подошел к Фурманову и тронул его за плечо, негромко сказав:
   - Не стоит окончательно хоронить революцию в Германии. - Затем, вперив свой внезапно сделавшийся жестким взгляд в Радека, медленно, четко, артикулировано проговорил:
   - Но если мы там будем заниматься беспринципными авантюрами, то тогда, действительно, наше дело может закончиться полным провалом. Скажи, Карл, зачем ты тиснул прошлым, точнее, уже позапрошлым летом в "Роте Фане" статейку "Der Wanderer ins Nichts"? ("Странник в никуда" - автоматически переводит мое сознание, а в памяти начинает по крупицам всплывать содержание нашумевшей статьи).
   Радек воспользовался фактом расстрела в мае 1923 года французскими оккупационными властями в Рейнской области офицера фрайкора (добровольческий корпус) Лео Шлагетера, который с группой товарищей пускал под откос французские поезда. Острое перо Карла Бернгардовича послужило вполне незатейливой логике. Обращаясь к правым националистам, он ставил перед ними вопрос: вы выступаете против Версальского унижения Германии? Отлично! Так давайте вместе с нами, рабочими, бороться в первую очередь против тех, кто привел Германии к этому унижению - против господства финансового капитала!
   Логика, конечно, безупречная... Но у националистов и фашистов была своя логика, и эта логика заставляла их видеть причину унижения Германии в пресловутом "ударе в спину" (т.е. в революции, поднятой левым крылом социал-демократии в воющей стране). И уж не в Лео Шлагетере, кумире фашистов, пытавшемся в составе фрайкора взять Ригу в 1919 году, а затем, в 1920-м, во время капповского путча, сражавшимся в рядах того же фрайкора против рабочих дружин Рура, нужно было искать союзника для коммунистов.
   Радек, само собой, тщился доказать националистам, что путь Шлагетера - это путь в никуда. Но нацисты так не считали. Шлагетер позднее стал героем пьесы нацистского драматурга и поэта Ганса Йоста. Имено в этой пьесе прозвучали слова, вложенные Йостом в уста военного товарища Шлагетера, Фридриха Тиммана: "Wenn ich Kultur hЖre ...entsichere ich meinen Browning" ("Когда я слышу слово культура... я снимаю с предохранителя свой Браунинг").
   Хотя статья уже тогда вызвала к себе весьма критическое отношение среди партийных активистов, и неоднозначную реакцию в партийной верхушке, - вплоть до неприкрытого возмущения, - Карл и сегодня бросился ее защищать.
   - Я предложил правильную тактику, - настаивал Радек. - Кто этого не понимает, тот ничего не понимает в политике! - Этой фразой, напоминающей ленинские ораторские обороты, Карл Бернгардович нередко любил щегольнуть в полемике. - В нашей борьбе мы должны искать союзников, где нам только удастся. Немецкие реакционеры ненавидят Веймарскую республику, и мы ее тоже ненавидим. Они хотят ее свергнуть, - и мы тоже. Мы должны помнить, что у германских правых есть воля к борьбе, у них есть огонь, который их воодушевляет, а у наших друзей-коммунистов ничего нет. Никакого огня. Но паровоз без топлива не двинется с места, и революция в Германии тоже не сдвинется с места, если мы не найдем для нее топлива. А так как своего собственного топлива у немецких коммунистов нет, они должны воспользоваться чужим, - пытался втолковать Радек, прямо-таки любовавшийся своей идеей, глубинный замысел, лежащий в основе его гениального тактического хода. - Мы должны бороться вместе с немецкими фашистами, и только когда Веймарская республика будет свергнута нашими общими усилиями, тогда мы быстро расправимся с реакционерами. Все это элементарно просто и возмущаться тут нечем!
   Оказалось, однако, что среди всех присутствующих только он один считал подобную тактику простой, правильной и допустимой. Фурманов тут же воскликнул:
   - То, что ты предлагаешь, Карл, это не тактика коммунистов, а какая-то бесовская достоевщина!
   - Вот именно! - поддержал его Федор Раскольников. - Такую тактику, вполне вероятно, одобрил бы Нечаев, но уж ни в коем случае не Маркс.
   Юрий Либединский смотрел на дело более прагматически, но и он высказался против:
   - Я не буду тут рассуждать, являются ли такого рода соглашения с реакционерами принципиально допустимыми, или же нет. Тут дело в другом - то, что предлагает Радек, будет только укреплять позиции реакции, и подрывать и разлагать коммунистическую партию.
   - Ничего, ничего, - снисходительно возразил им Радек - не стоит так беспокоится. Пока что мы их поддержим, а когда придет время, то разобьем в пух и прах. Кроме того, лучшие элементы из реакционной среды, - а у них есть честные патриоты, пролетарии и интеллигенты, - мы перетянем на свою сторону, и они пойдут за нашими лозунгами! - уверенно заключил он.
   - Или мы - за их лозунгами, - парировал Либединский. - Если мы протягиваем руку националистической реакции, то у Гитлера больше шансов перетянуть рабочих на свою сторону при такой тактике, чем у немецких коммунистов.
   И тут Фурманов начал кричать. Он, вероятно, уже тогда был не совсем здоров, и у него случались нервные припадки, сопровождавшиеся нарушениями сердечной деятельности. Однако то, что именно кричал Дмитрий, показывало, что он находится в полном сознании, хотя у него сильно задрожали руки. Фурманов производил впечатление человека, которого "прорвало", который должен сказать громко всё, что он думает, что накипело у него на душе.
   Либединский выбежал в ванную за водой, а Раскольников достал бутылку коньяку. Это была первая бутылка спиртного, появившаяся в тот вечер на столе. Вацлав Сольский тут же шикнул на Раскольникова:
   - Ты что, не знаешь, что Дмитрий Андреевич не пьет?
   Фурманов же тем временем кричал, что от писателей нельзя требовать, чтобы они покрывали пакости и подлости, видимо, имея в защищаемую Радеком тактику:
   - Если партия хочет, чтобы честные люди ее поддерживали, она должна проводить чистую политику! - надрывал он свой комиссарский голос. При этих словах Фурманов внезапно потерял сознание и упал. Его быстро подхватили и устроили на кровати. Вацлав Сольский, неоднократно бывавший в "Люксе" у Раскольникова, крикнув, - "я знаю, тут должен быть врач", - выбежал в коридор.
   Вскоре Вацек притащил сонного, похоже, только что поднятого с постели врача. К этому моменту Фурманов уже немного пришел в себя. Врач проверил его пульс, сказал, что пульс скверный и велел Фурманову зайти к нему, но не сейчас, а когда ему станет получше. Вероятно, он решил, что Фурманов является постояльцем этой гостиницы. Вокруг засмеялись над этим недоразумением. Впрочем, поскольку врач был венгром, довольно плохо владевшим русским языком, то, может быть, он просто не сумел достаточно точно выразиться.
   Увидев, что Фурманову полегчало, Радек распрощался и покинул нашу компанию. Однако с его уходом споры не угасли, хотя их эмоциональный накал несколько угас. Юрий Либединский, расхаживая по комнате, стал убеждать Фурманова, что он не прав:
   - Самое главное, - говорил Либединский, - что НЭП не изменил основ советской системы. Средства производства отобраны у их прежних владельцев, капитализм свергнут окончательно. Всё остальное второстепенно. Совершенно неважно, - пояснял он свою мысль, - откроется ли еще один частный магазин на Кузнецком Мосту или нет. Важно то, что власть в руках нашей партии, и мы никогда от нее не откажемся. Мы никогда не откажемся от национализации средств производства, во всяком случае, будем обязательно удерживать в своих руках все командные высоты в экономике. А это уже начало социализма, и СССР может теперь спокойно ждать, когда к нам на помощь придут более развитые страны Запада, которые рано или поздно без сомнения последуют нашему примеру. - Либединский произносил это спокойно, с убежденностью, с сознанием уверенности в своей полной правоте.
   - Что же касается частной торговли и НЭПа вообще, - продолжал он, то весь он в кулаке у Советской власти. Когда она захочет, когда придет время, Советская власть сожмет кулак и от НЭПа ничего не останется!
   - С чего бы это ты решил, что Запад непременно должен последовать нашему примеру? - спросил его слабым голосом Фурманов. - Чем же таким мы можем прельстить рабочих Запада?
   - Я же тебе говорю, национализацией производства... - начал было Либединский, но Фурманов, несмотря на слабость после приступа, тут же перехватил у него инициативу в споре:
   - Вот во времена Екатерины самый крупный чугунолитейный завод в России принадлежал не частным лицам, а государству, но рабочим от этого никакой пользы не было. - не без ехидства заметил автор "Чапаева". - Большинство из них было крепостными, их прикрепили к заводу навсегда и они должны были работать за гроши. Непослушных - секли розгами, а лентяев и бунтовщиков клеймили особыми клеймами, отливаемыми на том же заводе. Это ведь тоже было "национализированное" производство!
   Затем, уже в полушутливой форме (видно, вспомнив упрек в немецком происхождении, и захотев ответить чем-то похожим), Фурманов заявил Либединскому:
   - Все, что ты говоришь, - это от лукавого. Да ты посмотри на себя! Вылитый Мефистофель!
   Это было довольно меткое наблюдение. У Либединского была острая черная бородка, густые черные волосы, торчащие вверх, и очень длинные и тонкие ноги. Довершали облик длинные сапоги с начищенными голенищами и гимнастерка темного цвета с узеньким поясом.
   - А ты, - бросил ему в ответ Юрий, - страдаешь оттого, что не видишь врага. Во время гражданской войны ты его видел, ты знал, по кому стрелять, а сейчас не видишь и поэтому сдаешь. Это сейчас очень распространенная болезнь.
   Спор уже далеко ушел от вопроса, поставленного Радеком, - будет ли НЭП отменен и если да, то когда. Речь шла о том, во что он превращается, какие принимает формы, и, главное, к чему может привести эта политика Советскую Россию.
   Вопрос этот задевал не только писательские сердца. "За что боролись?" - этот вопрос волновал тогда очень и очень многих, задыхавшихся от угара НЭПа, и не видевших за этим угаром сияющих высот светлого коммунистического завтра. Так за что же боролись такие, несомненно, убежденные большевики, как Либединский или Раскольников, или Фурманов? Дмитрий Андреевич вообще был очень искренним человеком - он был искренен тогда, когда он был анархистом, и также искренен, когда он стал большевиком, пытающимся истребить в себе свой анархизм. Что касается и Фурманова, и Либединского, трудно было бы утверждать, что октябрьский переворот и гражданская война были для них событиями такого рода, которые осознаются, как неумолимо вытекающие из каких бы то ни было теорий. Для них вряд ли имело первостепенную важность то, что когда-то написали Маркс или Ленин. Впрочем, Либединский казался теоретически несколько более образованным. Фурманов же, когда Раскольников в пылу спора сослался на ленинскую статью "О кооперации", простодушно заметил:
   - Как будто правильно, но уж очень скучно.
   Оба писателя были большевиками не потому, что видели за Марксом или Лениным теоретическую правоту, а потому, что их захватила революция, что они верили в нее своим "нутром", причем верили в нее именно так, как в нее верил герой повести Алексея Толстого "Голубые города". Они ожидали от победоносной революции, прежде всего, перемены в области межчеловеческих отношений, "счастья для всех", "голубых городов" социалистического будущего. НЭП просто не мог не стать для них чем-то непонятным и чуждым, прежде всего потому, что он нес с собою прежнюю несправедливость и неравенство, которые неминуемо создаются властью денег. Наверное, точно так же верила в революцию и привалившаяся к моему плечу Лида.
   Посиделки закончились уже под утро. Во всяком случае когда я, проводив Лиду до дверей ее квартиры, возвращался бульварами к себе домой, уже забрезжили первые признаки зимнего рассвета. По пути мне думалось, конечно, о том, что социалистическое нетерпение, основанное на инстинктивном неприятии эксплуатации, наживы, замыкания существования в скорлупу "частного человека", является питательной средой для политиков, которые возьмутся похоронить НЭП. Прекрасно понимаю, что в НЭПе заложены глубинные противоречия, резюмированные Лениным в предельно лаконичной формуле "кто - кого?". Понимаю, что эти противоречия неизбежно взорвут НЭП изнутри, но понимаю и другое - нельзя допустить, чтобы отказ от НЭПа произошел в порыве политического усердия не по разуму, и вылился в поспешную импровизацию, чреватую хозяйственной катастрофой...
   Однако не только эти мысли занимали мою голову. Вспомнилось вдруг о так и не завершенном расследовании сентябрьской перестрелки. Московский угрозыск поначалу рьяно взялся за дело. Среди убитых были уверенно опознаны два налетчика из разгромленной незадолго до того банды... и на этом все застопорилось. Либо в угро так больше ничего и не смогли раскопать, либо смогли, но вот доводить эти сведения до нас не сочли нужным. Что же тут поделать? Ждать нового удара, неизвестно от кого и неизвестно по какой причине?
   Сдается мне, что те нападавшие не собирались нас убивать, - во всяком случае, сразу. Именно поэтому у нас появился шанс от них отбиться. Но кто же и зачем так жаждет побеседовать со мной накоротке? Усиленно роясь в своей памяти и памяти Осецкого, по-прежнему так и не нахожу ответа.
  
   Глава 35. Игра открытыми картами?
  
   В течение января 1925 года внутрипартийная обстановка ощутимо накалялась. Хотя вожди вроде бы отложили прямое выяснение отношений между собой, и больше не предпринимали персональных выпадов друг против друга, но в газетной и журнальной полемики вопрос построения социализма в отдельно взятой стране всплывал постоянно. Нетрудно было догадаться, что идет идеологическая подготовка к XIV партконференции - партийные вожди пытаются привлечь к своим идейным платформам потенциальных делегатов. И тут, ближе к концу января, по этой проблеме высказался Троцкий. Все же не выдержал, не смог остаться в стороне, когда речь пошла о столь животрепещущей проблеме, одновременно крайне интересной теоретически, и влекущей за собой серьезнейшие практические решения.
   Развернув очередной номер "Правды", и увидев там статью "О чем спорим?" за подписью Троцкого, немедленно впиваюсь в нее глазами, и читаю, не отрываясь. Не было такой статьи в известной мне истории! Да-а, умеет Лев Давидович сюрпризы преподносить, умеет. Это у него не отнимешь...
   "...Когда я присмотрелся к тем баталиям, которые ведутся нашими партийными товарищами по вопросу о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране, - писал Троцкий, - то первым моим побуждением было воскликнуть: "О чем спор? Давайте попробуем построить, и тогда увидим - возможно это, или нет!"
   Разумеется, затем в памяти у меня всплыло множество высказываний, которые делали по этому поводу и Карл Маркс, и Фридрих Энгельс, и Владимир Ильич Ленин. Да ведь и все спорщики на них то и дело ссылаются. И разве не стоит первым делом выяснить, что завещали нам наши великие учителя? Однако тут мне пришла на ум формула, которую любил повторять Владимир Ильич: "Абстрактной истины нет, истина всегда конкретна". Что же это значит применительно к нашему предмету спора?
   Да очень просто. Ни Маркс, ни Энгельс не сталкивались с той проблемой, с которой столкнулись мы. Что делать пролетарским революционерам, взявшим власть в стране с далеко не самым высоким развитием капитализма, если мировая революция не произошла? Этот вопрос они перед собой не ставили, и ответа на него, следовательно, у них найти невозможно. Наших конкретных обстоятельств они не исследовали, и потому нечего у них искать неопровержимых цитат по этому поводу. "Наше учение не догма, а руководство для действия" - вот какие их слова не мешало бы напомнить тем, кто все выяснение сложнейших теоретических вопросов, встающих перед партией, сводит к тому, чтобы крыть друг друга цитатами из Маркса и Ленина.
   Да, но Ленин-то видел эту проблему? - могут возразить мне. Разумеется, видел. Но прямо он ее нигде не сформулировал и потому прямого недвусмысленного ответа не дал. Почему? Да потому, что история впервые поставила нас перед этой проблемой и сама еще не дала ответа на этот вопрос. Я возвращаюсь к своему первому побуждению, которое оказалось, в результате, и самым правильным. Практика - вот главный критерий истины, и только практика разрешит вспыхнувший спор.
   Нам сейчас нужны не взаимные обвинения, с одной стороны, в проповеди национальной ограниченности, в призывах к дезертирству с фронта мировой революции, в повороте спиной к компартиям Коминтерна, в попытках обмана партии и рабочего класса ложными иллюзиями, и с другой - в панике перед лицом трудностей, в неверии в созидательные силы рабочего класса, в боязни практической черновой работы, не сулящей немедленного шумного успеха. Такой вопрос нельзя превращать в повод для взаимного сведения политических счетов. Нам нужна дружная мобилизация всех наших усилий, чтобы не провалить дело коммунистической революции.
   Как же нам разрешить спор о перспективах социализма в СССР, оценивая ситуацию во всей ее конкретности? Что дает нам для этого марксизм, понимаемый, именно как руководство к действию, а не как застывшая догма, как набор цитат на все случаи жизни?
   Да, СССР - не самая передовая страна, оказавшаяся к тому же в условиях капиталистического окружения. Но ведь как раз в таких условиях единственный наш шанс - максимально использовать все те преимущества, которые сможет дать социалистический строй. И тут перед нами встают практические задачи необычайной сложности. На основе социалистических отношений мы должны суметь раскрепостить творческую энергию масс. Нужно произвести переворот в культуре, ибо пока в стране сохраняется неграмотность, о каком социализме может идти речь? Неграмотный стоит попросту вне политики. А нам нужна даже не простая грамотность, - нам надо овладеть достижениями мировой науки и техники. Отсюда вытекает требование опережающей подготовки квалифицированных кадров рабочих и инженеров, необходимых для развертывания социалистического строительства по всему фронту. Нам нужно, при всей нашей нищете, суметь мобилизовать огромные средства на капитальное строительство, способное переустроить хозяйство СССР так, чтобы мы, в конечном счете, опередили по производительности труда самые передовые в этом отношении страны.
   Величие Владимира Ильича как мыслителя как раз и заключалось в том, что он не занимался абстрактно-схоластическим теоретизированием по поводу того, можно или нельзя нам построить социализм в условиях капиталистического окружения. Он четко и ясно поставил перед нами те практические задачи, которые, засучив рукава, нам следует решить, чтобы войти в социалистическое общество. Он не загадывал - удастся ли нам при таком масштабе задач и при нашей материальной и культурной отсталости построить социалистическое общество, или нет. История гарантий не выписывает - можем и провалиться. В своей речи на XI съезде партии Ильич об этом заявил прямо.
   Но мы, как революционеры, обязаны сделать все возможное, чтобы продвинуться как можно дальше по пути к социализму. Наш вклад в развитие мировой революции сейчас в первую очередь и должен состоять в том, чтобы продемонстрировать, каких успехов можно добиться на основе строительства социализма, показать, насколько хорошо может быть устроена жизнь без помещиков и капиталистов. Сумеем мы это сделать - и победа во всемирном масштабе нам обеспечена, даже и при затяжке мировой революции. А уж теоретики потом разберутся, как это увязать с нашими прежними представлениями...".
   Так-так, что же получается? Троцкий, известный мне как ярый противник концепции построения социализма в одной, отдельно взятой стране, здесь решил вильнуть в сторону? Почему бы это?
   После некоторого раздумья один вариант объяснения нашелся. Сам виноват! Тормознул Льва Давидовича, заставил выжидать - и получилось так, что два его главных соперника, Сталин и Зиновьев, высказались первыми: один - четко "за", и другой - четко "против". А Троцкий страсть как не любил идти за кем-нибудь в фарватере. Недаром Радеку приписывают образное выражение, что Лев Давидович на каждое заседание Политбюро приходит со своим стулом. Обязательно ему нужно свое особое мнение заявить и выставить себя оригинальным мыслителем. Но вот тут как раз по делу получилось. Отнюдь не самая глупая позиция, к тому же, - что немаловажно - оставляющая свободу для маневра. Что ж, посмотрим, не разучился ли бывший Наркомвоенмор маневрировать...
  
  
   Сталин читал статью "О чем спорим?" очень внимательно, то и дело отчеркивая отдельные фразы и словечки синим карандашом. По мере чтения статьи в нем закипало раздражение: "Опять этот позер желает выставить всех дураками, и показать, что уж он-то умнее всех нас, вместе взятых! И при этом, как всегда оригинальничает - ни нашим, ни вашим... До чего скользкий тип!"
   Тем не менее, Сталин не позволил раздражению взять над ним верх, и, отложив газету в сторону, задумался: "Хорошо, а что же нам дает выступление Троцкого политически? Зиновьевскую шайку он не поддержал, что уже хорошо, хотя и на нашу сторону не встал. Однако... без его голоса Зиновьеву нипочем не сколотить большинства в Политбюро. А вот то, что он сам склоняется к формуле - поддержка мировой революции заключается не в военных авантюрах, а в успехах нашего хозяйственного строительства, - как раз можно повернуть против Гриши! Припомнить ему и его позицию в польском походе 1920 года, и провалы в Болгарии и Германии, и его эстонскую авантюру - и противопоставить этому вспышкопускательству рост нашей промышленности, рост производительности и заработков рабочих, подъем крестьянского хозяйства...
   Ладно, значит, пока Троцкого оставляем в покое, тем более, что по поводу своих исторических заслуг в Октябре он уже голос не поднимает. Ну и пусть сидит там у себя в Главконцесскоме. Не время сейчас еще и на него отвлекаться. А дальше видно будет..."
  
   Ладно. Троцкий, Зиновьев, социализм в одной стране - пока это все лирика. Пора заканчивать тот "бег на месте", которым я занимаюсь, почитай, с самой командировки на Дальний Восток. Хочешь - не хочешь, а настала пора свою позицию продавливать, и делать это придется в основном уже в открытую. Но, конечно, не по-глупому, не в лоб. Можно сказать, будем потихонечку мозаику из кусочков собирать.
   А первым делом надо заняться тем, что я обещал Трилиссеру. Да и на моем новом месте работы это тоже лишним не будет. Решено, сажусь за записку о перспективных научно-технических разработках, имеющих оборонное значение. Кладу перед собой чистую бумагу и, сняв колпачок со своего "Паркера", вывожу на первом листе черновика: "Секретно". И ниже: "Начальнику Главного Экономического Управления ВСНХ СССР В.Н. Манцеву. Копия - начальнику Главного управления военной промышленности ВСНХ СССР П.И. Богданову. Копия - Начальнику научно-технического отдела ВСНХ СССР Л.Д. Троцкому. Копия - Начальнику ИНО ОГПУ..."
   Подумав, тщательно вымарываю последнего адресата. Михаилу Абрамовичу мы аналогичную записочку непременно пошлем, но - отдельно. Нечего мне во внутреннем документообороте ВСНХ свои прямые контакты с ОГПУ светить. Дзержинский в курсе - и этого достаточно. А вот скинуть те же предложения Берзину, в РУ РККА, надо будет не только совершенно отдельно, но и со всей осторожностью - зачем мне лишние терки между ведомствами?
   Итак, пишем:
   Уже через несколько лет СССР встанет перед настоятельнейшей необходимостью развертывания индустриализации в возможно более широких масштабах. Если в ее начальный период мы будем неизбежно зависеть от ввоза иностранной техники и копирования зарубежных образцов, то это положение не может быть терпимо длительное время. Необходимы экстраординарные усилия по достижению научно-технической независимости страны Советов. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что предлагаемые мною меры не дадут немедленной отдачи (и даже не дадут таковой в течение целого ряда лет), считаю их все же срочнейшими и неотложнейшими, ибо для создания самостоятельных научных и инженерно-конструкторских школ в основных отраслях промышленности потребуется не пять и даже не десять лет, а значительно больше. Лишь в немногих из этих отраслей у нас есть хотя бы какая-то исходная база, а некоторые направления представляют собой абсолютно непаханое поле.
   Первоначальные шаги по поднятым здесь вопросам могут ограничиваться созданием небольших научных и инженерно-конструкторских групп, которые должны досконально изучить имеющийся отечественный и зарубежный опыт по соответствующим направлениям. На этой основе им предстоит наметить план первоочередных мероприятий, сообразуясь как с перспективами развертывания промышленности СССР, так и необходимостью ведения разработок с дальним прицелом, имея в виду задачу постепенного выхода СССР на передовые научно-технические рубежи.
   Направления инженерно-конструкторских изысканий, необходимые для создания самостоятельной научно-технической базы в соответствующих отраслях:
   1. Точное станкостроение. Разработка станков повышенной точности и производительности: металлорежущих (токарно-винторезные, фрезерные, сверлильные, строгальные, зуборезные, координатно-расточные, карусельные т.д.) и кузнечно-прессовых для изготовления деталей штамповкой.
   1а. Разработка и производство твердосплавного инструмента. Разработка сварочного оборудования и новых технологий сварки (автоматической и полуавтоматической).
   2. Двигателестроение. Разработка авиационных, автомобильных, танковых, тракторных и судовых двигателей.
   3. Производство турбин для судостроения и для электрификации.
   4. Производство электрических машин, трансформаторов, электрораспределительной аппаратуры и электродвигателей (в особенности в связи с массовым станкостроением).
   5. Транспортное машиностроение. Сделать упор на разработку и освоение производства автомобилей повышенной проходимости (с приводом на переднюю и заднюю оси). Производство городского и пригородного электротранспорта.
   6. Авиастроение. Число существующих конструкторских бюро должно быть увеличено с прицелом на развертывание массового производства самолетов различного назначения (пассажирские и транспортные различной дальности и грузоподъемности, гидросамолеты, военные самолеты - бомбардировщики, штурмовики, истребители, разведчики).
   7. Производство строительной и дорожной техники. Подъемные краны, скреперы, грейдеры, экскаваторы, бульдозеры, асфальтоукладчики, катки.
   8. Химическое и нефтехимическое производство. Основная химия, искусственный каучук, пластмассы, синтетические материалы для производства тканей, лакокрасочные материалы, изоляционные материалы. Нефтехимия: топливо и смазочные масла.
   9. Промышленность средств связи, в особенности радиопромышленность. Производство телефонной аппаратуры и телефонных станций для массовой телефонизации. Производство мобильных радиостанций, в том числе для военных целей, с прицелом на массовое оснащение вплоть до ротного звена и установку на танках и самолетах.
   10. Промышленность стройматериалов - с прицелом на массовое промышленное и жилищное строительство. Разработка прогрессивных технологий производства цемента, кирпича, стеновых блоков и панелей, наполнителей для бетона (керамзит), железобетонных конструкций и металлоконструкций. Высокопроизводительное лесозаготовительное и деревообрабатывающее оборудование.
   11. Разработка оборудования для жилищно-коммунального хозяйства с прицелом на массовое строительство новых городов (электро-, тепло-, водо-, и газораспределительная арматура, отопительная, осветительная и сантехническая арматура).
   12. Сельскохозяйственное машиностроение. Разработка набора техники для комплексной механизации основных производственных процессов в сельском хозяйстве.
   13. Разработка технологий массового производства цветных металлов (алюминий, медь, цинк, олово, свинец, редкие металлы) на базе новых месторождений отечественного рудного сырья. Разработка и производство новых улучшенных сплавов и спецсталей (легированных сталей).
   14. Разработка современной техники для легкой (оборудование для текстильной, обувной, стеклодувной, мебельной и других отраслей) и пищевой промышленности (оборудование для хранилищ сельскохозяйственной продукции, промышленные холодильники, линии для консервирования мясной, молочной и плодоовощной продукции), а так же для механизации быта. Разработка газовых и электрических плит, холодильников, стиральных машин - как для индивидуального так и для коллективного использования.
   15. Разработка современных инструментальных методов геологоразведки и производство соответствующего оборудования и приборов.
   Целый ряд уже существующих технологий являются критически важными для нашей промышленности или станут таковыми в ближайшие годы. Между тем эти технологии не освоены промышленностью СССР и перспективы их освоения представляются весьма туманными. Поэтому в данном случае необходимо любыми путями получить за рубежом информацию о соответствующих технологических процессах и добиться их освоения в СССР. В случае затруднений на этом пути не следует так же оставлять попыток решить данные проблемы за счет собственных научных и инженерных кадров (например, по бутадиеновым каучукам есть многообещающие наработки Лебедева).
   К числу таких технологий относятся:
   1. Производство металлорежущего и бурового инструмента на основе карбида вольфрама.
   2. Производство шариковых и роликовых подшипников.
   3. Технология поверхностной закалки металлических деталей токами высокой частоты или в струе светильного газа. Особо следует обратить внимание на освоение технологии поверхностной закалки броневых листов различной толщины.
   4. Производство особо прочных алюминиевых сплавов (дюралюминий) в особенности для авиационной промышленности.
   5. Производство миниатюрных радиоламп с пониженным электропотреблением.
   6. Производство аккумуляторов и элементов электропитания повышенной мощности, сроков службы и пониженного веса.
   7. Производство стали Гадфилда для изготовления износостойких танковых и тракторных траков.
   8. Производство бутадиенового и, что еще важнее, более качественного изопренового искусственного каучука.
  
   Этот список является заведомо неполным, и требуются широкие консультации со специалистами для его уточнения.
  
   Зам. Начальника ГЭУ ВСНХ В.В.Осецкий"
   Кладу получившийся черновик отлежаться. Может, какие еще умные мысли в голову придут? Наверняка ведь многое упустил, даже из того, что завалялось где-то у меня в голове. А в ИНО ОГПУ и в РУ РККА всю записку посылать и не надо. Им только вторая часть нужна.
   После обеденного перерыва мои мысли насчет черновика записки снова закрутились. Достав четыре исписанных моей рукой листа из сейфа, перечитываю их. Так это же у тебя, дорогой товарищ, не предложения к проекту решения получились, а общие рассуждения на тему. Где конкретные пункты: что сделать, за счет чего, кому поручить, в какие сроки? Снова кладу перед собой чистую бумагу и снимаю колпачок с авторучки... Черт, чернила кончились! Вроде заправлял только сегодня утром, а вот, поди ж ты! Или ручка засорилась? Немудрено, с теми анилиновыми чернилами, которыми приходится пользоваться. Фильтровать их, что ли?
   Резко встряхиваю авторучку, и на бумаге появляется сразу несколько клякс. Все-таки есть чернила. Но стоило мне только вывести первые два слова - "Для практической..." - как авторучка, даже не дав дописать до конца последнее, снова отказалась работать. Ничего не поделаешь, придется промывать и снова заправлять.
   Прихватив с собой стакан, иду в туалет. Аккуратно сливаю и вытряхиваю все чернила из ручки, затем набираю воду в стакан и заправляю ручку этой водой, затем выдавливаю ее обратно. Повторив так несколько раз, возвращаюсь в кабинет. Осторожно, чтобы не встряхнуть осадок, достаю из шкафа пузырек с чернилами, ставлю его на стол, подстелив старую газетку, отвинчиваю крышку. Затем свинчиваю маленький черный колпачок с торца своей авторучки (знаменитая Big Red, не что-нибудь - целых полтора фунта стерлингов отдал за нее в Лондоне в 1922 году!) и медленно, тоже чтобы не потревожить муть, скопившуюся на дне пузырька, погружаю перо в чернила. Теперь нажать и отпустить маленькую металлическую кнопочку на торце, сосчитать до десяти, вытащить перо из чернил, привинтить колпачок на место, вытереть остатки чернил на ручке обрывком газеты, убрать пузырек в шкаф - и можно работать.
   Начнем, благословясь:
   "Для практической реализации проекта по обеспечению в перспективе научно-технической независимости СССР предлагаю:
   1. Создать на базе Научно-технического отдела ВСНХ (с участием соответствующих подразделений заинтересованных ведомств - НКПС, Наркомпочтеля, Наркомвоенмора, Наркомзема, Наркомпроса, Академии Наук, Госплана) общесоюзное ведомство, коему поручить координацию научно-исследовательских работ в интересах народного хозяйства СССР, их материальное и кадровое обеспечение.
   2. ...". А вот тут вычеркиваем второй абзац в самом начале документа и вставляем аналогичный, но слегка переработанный текст сюда:
   "На основе изучения существующего состояния научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ по направлениям, перечисленным в части первой настоящей записки, общесоюзное научно-техническое ведомство должно безотлагательно развернуть соответствующие работы, первоначально ограничиваясь (там, где еще нет серьезных научных и конструкторских коллективов) созданием небольших научных и инженерно-конструкторских групп.
   3. Перед указанными группами, равно как и перед существующими научными и конструкторскими коллективами необходимо поставить задачу досконально изучить имеющийся отечественный и зарубежный опыт по соответствующим направлениям. На этой основе им предстоит наметить план первоочередных мероприятий, сообразуясь как с определяемыми Совнаркомом перспективами развертывания промышленности СССР, так и необходимостью ведения разработок с дальним прицелом, имея в виду задачу постепенного выхода СССР на передовые научно-технические рубежи.
   4. Указанные в пункте 3 мероприятия подразумевают: конкретные задачи по производству научных и опытно-конструкторских работ; расчет необходимых для этого материальных ресурсов; расчет потребности в кадрах.
   5. Подготовка кадров для данных целей должна включать как развертывание обучения по соответствующим специальностям и направлениям в советских вузах и втузах, так и организацию возможно более широкой стажировки молодых специалистов за рубежом.
   6. Для реализации предложений по части второй настоящей записки следует предусмотреть выделение группы специалистов и ассигнование необходимых средств для организации закупок за рубежом соответствующих лицензий, технической документации, промышленных образцов. Кроме того, следует добиваться как приглашения в СССР специалистов, обладающих необходимыми техническими знаниями, так и приема на стажировку за рубежом, на предприятиях, освоивших указанные технологии, наших специалистов.
   7. В случае невозможности реализации предложений, упомянутых в пункте 6, необходимо сосредоточить усилия на самостоятельной разработке соответствующих технологий, принимая во внимание так же возможность приобретения необходимой технической информации иными путями".
   Вот теперь, кажется, все. Можно отдавать черновик в машбюро. Точнее, не отдавать, а диктовать с листа машинистке. Не нужно подобными бумажками разбрасываться. Собственно, тайн там особых нет, но даже утечка знания о том, что Советы интересуются той или иной техникой и технологиями, может сильно осложнить наши зарубежные контакты. Так что гриф "Секретно" на черновике вовсе не случаен.
   На всякий случай перечитываю свою записку еще раз. Глаз цепляется за фамилию моего непосредственного начальника. Погодите... А разве не второй зам Дзержинского Э.И.Квиринг был в 1925 году начальником ГЭУ? Манцев же сейчас должен быть его заместителем, и только в 1926 году получит пост председателя коллегии. Неужели те передвижки, которые произошли на XIII съезде, отразились и на этом уровне расстановки кадров? Вероятно так - верхушки перетасовали, а они паровозиком потянули за собой свои команды. Скорее всего, тут позиции Пятакова в ВСНХ сильнее, а он еще с 1919 года бодался с Квирингом на Украине... Впрочем, это уже досужие размышления. Работать надо с той расстановкой людей, которая, что называется, "дана нам в ощущениях".
   Пока диктовал записку пишбарышне, под стук печатной машинки прорезалась в голове мысль, которая не давала мне покоя уже несколько часов - что я упустил нечто важное и срочное. Вот же оно: сегодня у нас пятница, 16-е число, а 17-20 января состоится Пленум ЦК, на который Дзержинский поставил вопрос о металлопромышленности, из-за того, что по инициативе наркома финансов Сокольникова ассигнования на нее в текущем году урезали чуть ли не вдвое. Надо помочь своему прямому начальнику.
   Получив отпечатанные экземпляры записки - перепечатывать пришлось два раза, потому что читаемыми получались всего три экземпляра, а один надо было оставить себе, - снова сажусь за стол и берусь за Паркер.
   "Председателю ВСНХ СССР Ф.Э. Дзержинскому.
   Лично, срочно, строго конфиденциально.
  
   Уважаемый Феликс Эдмундович!
   Зная о поставленном в повестку дня ближайшего Пленума ЦК вашем докладе о металлопромышленности, позволю себе предложить вам дополнительные аргументы в защиту вашей точки зрения.
   1. При общих высоких темпах восстановления промышленности, которая уже в будущем, если еще не в этом году наверняка выйдет на довоенный уровень, металлопромышленность сильно отстает. Уже сейчас дефицит металла очень чувствительно ограничивает развертывание промышленности и капитальных работ, а так же и наполнение крестьянского рынка. Если в перспективе ближайших трех-четырех лет мы хотим добиться начала социалистической реконструкции промышленности по всему фронту, это отставание надо ликвидировать уже сейчас. Ведь металлопромышленность - весьма капиталоемкая отрасль с длинным циклом капитального строительства. И если не предпринять соответствующие усилия сегодня, через несколько лет нехватка металла задушит все наши планы.
   2. Это означает, что перед нами сегодня стоит принципиальный политический выбор - либо мы всерьез намереваемся строить социализм в СССР, превращая его в передовую индустриальную державу, и тогда металл нам нужен не меньше, чем хлеб. Либо мы будем "по одежке протягивать ножки", но тогда ни к чему было затевать революцию и брать власть.
   3. Сокольников прав со своей ведомственной точки зрения - он поставлен партией на пост наркома финансов, чтобы следить за сбалансированностью бюджета и обеспечивать устойчивость рубля. Однако надо объяснить ему, что если сейчас не напрячь (и даже немного перенапрячь) наши бюджетные возможности для подъема металлопромышленности, то через три-четыре года металлический голод приведет к таким гигантским диспропорциям в нашем хозяйстве и вынудит нас пойти на такие экстраординарные траты, что это будет означать полный срыв всего нашего бюджета и подрыв курса рубля.
  
   Зам начальника ГЭУ ВСНХ В.В.Осецкий"
  
   Дальше уже пошли обычные бюрократические процедуры - записку Феликсу Эдмундовичу запечатать в конверт, воспроизвести на нем надпись "Председателю ВСНХ СССР Ф.Э. Дзержинскому. Лично, срочно, строго конфиденциально" - и отдать... А кому отдать? Обращаться к помощнику Дзержинского и секретарю Президиума ВСНХ Станиславу Францевичу Реденсу, пришедшему из ВЧК-ОГПУ, учитывая его последующую репутацию, мне почему-то не хотелось. Да и проще было вручить записку прямо через личного секретаря Дзержинского Павла Сергеевича Аллилуева, с которым я уже общался несколько раз накоротке.
   - Здравствуй, Павел, - обратился я к нему, заходя в приемную Феликса Эдмундовича. - У себя?
   - Здравствуй! Нет, проводит совещание в Геолкоме, - ответил секретарь, отрывая взгляд от разложенных на столе бумаг.
   - Будь добр, вручи ему этот конверт сразу, как только он появится. Непременно сегодня! Тут материалы к завтрашнему Пленуму ЦК.
   - Понятно. Сделаю, - кивнул Павел.
   С моим же непосредственным руководителем, Василием Никитовичем Манцевым получилось совсем не так просто. Когда я зашел к нему, поздоровался, и протянул папочку с запиской, прокомментировав - "вот тут некоторые мои предложения по научно-технической политике" - он пробежал глазами несколько листков с машинописным текстом и задумался. Ненадолго, на минуту-другую.
   - Такие вопросы с кондачка не решаются, - начал он, прервав свои раздумья. - Новое общесоюзное ведомство? Это через Политбюро и Совнарком надо будет проводить. Не лишком ли широко вы сразу замахнулись?
   - Вопрос не в том, как я размахнулся, - внутри начинаю чувствовать нарастающее негодование, но стараюсь говорить спокойно, даже дружелюбно. - Вопрос в том, нужно нам такое ведомство или не нужно.
   Василий Никитович откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на меня:
   - Вот вы, Виктор Валентинович, с 1918 года на советской работе. И как же вы, с вашим опытом, все никак не усвоите, что отстаивая интересы дела, надо принимать в расчет особенности устройства нашего бюрократического, чтоб его, механизма?
   - Но позвольте, я ведь, кажется, никакой субординации не нарушаю, обращаюсь строго по подчиненности...
   - Да не в этом дело! - раздраженно машет рукой мой начальник. - Надо же понять, как на такой проект посмотрят со стороны прочих ведомств, не усмотрят ли в том ущемление их прерогатив, а то и покушение на ассигнования! И потом: вот вы предлагаете создавать новое ведомство на базе НТО ВСНХ. Это, конечно, хорошо. Но Научно-техническим отделом у нас заведывает Троцкий. Что же, он и во главе нового ведомства встанет? В Политбюро это многим может не понравиться.
   Ну, это уже перестраховка! Тут же возражаю:
   - Помилуйте! Если уж решат создавать новое ведомство, то там, наверху, и разберутся, кого во главе ставить. И то, что Троцкий сейчас НТО возглавляет, в этом вопросе ровным счетом ни на что не влияет!
   - Так-то оно так... - тянет Манцев. - Но это все еще обмозговать надо, покрутить со всех сторон. И в любом случае я должен записочку вашу обсудить с Феликсом Эдмундовичем.
   - Так обсудите! И очень прошу вас - не затягивайте. А то вы мою репутацию знаете, - широко улыбаюсь Василию Никитовичу. - Могу ведь и забыть про субординацию.
   Попрощавшись, выхожу из кабинета. Что же, теперь будем играть открытыми картами. То, что было раньше...Мои дела с Шацкиным? Там я ограничивался тем, что идеи подбрасывал, а сам сидел за кулисами. И в моих отношениях с Троцким - то же самое. Правда, в поездках в Берлин и на Дальний Восток я выступил открыто. Но не вполне по своей воле, да и вышло мне это все несколько боком. А теперь - все придется пробивать самому и самому отвечать за последствия. Каковы же они будут? Что гадать: поживем - увидим.
  
   Глава 36. Кадрам - быть! Но каким?
  
   С отправкой записок в РУ РККА Яну Берзину и в ИНО ОГПУ Михаилу Трилиссеру вопрос решился достаточно быстро. На следующий день после подачи записки по начальству, в субботу, 18-го января, перепечатываю в машбюро вторую часть своего документа. Трилиссеру я просто позвонил, благо, со времени наших последних встреч его номерочком я обзавелся - просто "срисовал" то, что было указано на наклеечке, прилепленной к его телефонному аппарату.
   - Здравствуйте, Михаил Абрамович! Узнаете?
   - Здравствуйте! Конечно, узнаю.
   - Как и обещал, набросал тут для вас кое-что. Не могли бы вы за этой бумажкой направить ко мне посыльного?
   - Опять у вас идеи... - вздохнул Трилиссер. - Но интересно будет посмотреть. С вами не заскучаешь. Так что ждите посыльного - прямо сейчас кого-нибудь и отправлю.
   Добраться до Берзина мне было несколько сложнее, но и тут способ, по некотором размышлении, отыскался. Правда, пришлось подождать, пока закончится Пленум ЦК. При чем тут Пленум? Да при том.
   По окончании Пленума я смог застать на своем рабочем месте Льва Давидовича. После обмена приветствиями он не слишком дружелюбным тоном произнес:
   - Опять с чем-нибудь... эдаким - он покачал растопыренными пальцами в воздухе - пожаловали?
   - Вот, ознакомьтесь, - протягиваю ему листок с машинописным текстом.
   Троцкий быстро пробегает его глазами, затем, блеснув стеклами пенсне, устремляет свой взгляд на меня:
   - Я не вижу в вашей писульке адресата. Кому это предназначено? И на какой предмет вы знакомите с этим меня? Постойте, но мне как раз сегодня положили на стол документ за вашей подписью где, кажется, было что-то похожее. Тогда зачем эта отдельная писулька? Хотите, чтобы через Научно-технический отдел отдали эти ваши... тезисы на экспертизу специалистам?
   - Не мешало бы, - киваю в ответ. - Но главная проблема у меня другая.
   - Какая же? - живо интересуется начальник НТО ВСНХ СССР.
   - Полагаю, вам не составит большого труда по старой памяти связаться с Яном Берзиным и ознакомить его с содержанием данной записки?
   - А какое отношение, извините, Разведупр имеет... - начинает было Троцкий, но останавливается и несколько раз кивает:
   - Да-да, понимаю, понимаю... Ладно, думаю, большого вреда не будет, если Ян это прочтет. - И Троцкий тут же снимает трубку:
   - Барышня, дайте мне, пожалуйста, номер...
   Так, и эта проблема решена. Возвращаюсь к себе, а там меня ждет уже примелькавшийся курьер нашего ГЭУ:
   - Виктор Валентинович, вам конверт. Расписаться нужно.
   - Что за бумага?
   - Из военкомата.
   Здрассьте! Какой, к черту, военкомат!? Расписываюсь, вскрываю конверт...
   Опаньки! В феврале мне предписывается прибыть на двухнедельные сборы начальствующего состава. С какой это стати я в начальствующий состав-то попал?
   И тут память Осецкого выдает на-гора полузатертые, за ненужностью, воспоминания. Было! Было-таки. В 1920 году, когда в начале марта из-за капповского путча было отложено на неопределенный срок мое назначение на должность торгпреда в Германию, хотя уже в конце февраля я сдал все свои дела в наркомате Фрумкину. Вот тогда, как болтающегося без дела, и послали меня по партийной мобилизации аж на четыре с лишним месяца... Нет, не фронт, поскольку ровным счетом никакого военного образования или хотя бы некоторого опыта опыта у Осецкого не было, а на политработу в Войска внутренней охраны республики. А в начале июля того же года выдернули обратно и отправили торгпредом в Эстонию.
   Ладно, в конце концов, две недели - не такой уж большой срок. Послужим делу обороны Республики! Отложив предписание из военкомата в сторону, возвращаюсь к текущим делам. Следующая проблема, которой надо было вплотную заняться - кадры.
  
   "Председателю ВСНХ СССР Ф.Э.Дзержинскому
   Копия - Наркому просвещения СССР А.В.Луначарскому
   Копия - Председателю Госплана при СТО СССР А.Д. Цюрупе
   Копия - заместителю председателя ВСНХ СССР Г.Л.Пятакову
   Копия - Начальнику ГЭУ ВСНХ СССР В.Н.Манцеву
  
   Для вынесения вопроса на СНК СССР
  
   Положение с подготовкой кадров для народного хозяйства СССР донельзя отвратительное, если не сказать - угрожающее. Тот кадровый голод, который мы испытываем сегодня во всех отраслях нашего хозяйства, да и во всех сферах общественной жизни, в ближайшее время станет нетерпимым, суля нам колоссальные экономические и политические проблемы. С развертыванием социалистической реконструкции народного хозяйства перед нами встанет задача обеспечить кадрами квалифицированных рабочих и специалистов тысячи новых заводов и фабрик, десятки тысяч сельскохозяйственных кооперативов.
   Где мы возьмем эти кадры, если не начать их подготовку немедленно, не откладывая дело ни на месяц? Нигде! Поскольку квалифицированные специалисты готовятся не один год, мы вынуждены будем замещать новые рабочие места, снабженные современной техникой, малограмотными или вообще безграмотными в техническом отношении людьми. В результате те жертвы, которые будут понесены во имя индустриализации народного хозяйства, во имя движения СССР к социализму, окажутся принесенными впустую. Этого допустить нельзя!
   Чтобы предотвратить такое развитие событий безусловно необходимо, не откладывая, - чтобы решить все основные организационные вопросы не позднее начала нового учебного года (т.е. к сентябрю сего года) - проработать и принять и практически реализовать новую политику в области подготовки кадров. Эта политика будет включать:
   1. Создание специального государственного органа (в рамках Наркомпроса или вне его), планирующего и контролирующего обеспечение народного хозяйства кадрами квалифицированных рабочих и специалистов всех уровней.
   2. Подготовку и проведение кампании по полной ликвидации безграмотности взрослого (по крайней мере, трудоспособного) населения, одновременно с обеспечением охвата начальным образованием всех детей школьного возраста с перспективной перехода ко всеобщему семилетнему образованию. Поэтапное снятие всяких классовых ограничений в школьном образовании, что, в частности, усилит наше идеологическое воздействие на всех представителей подрастающего поколения, из какой бы классовой среды они ни происходили.
   3. Прекращение навязывания в школьном образовании авантюристических экспериментов, нередко приводящих к падению уровня грамотности учеников. Нисколько не умаляя значения творческого поиска и эксперимента в деле образования и воспитания, хочу заметить, что широкое применение результатов этих экспериментов возможно допустить только в том случае, если они практически доказывают свою способность обеспечить более высокие результаты в обучении и воспитании подрастающего поколения.
   4. Значительное расширение набора студентов крупнейшими и наиболее авторитетными техническими учебными заведениями. Развертывание на базе наиболее передовых предприятий (а также совхозов и сельскохозяйственных коллективов), где сосредоточены и наиболее квалифицированные кадры, высших технических учебных заведений, техникумов, курсов и школ фабрично-заводского обучения, ориентированных на нужды не только данных предприятий, но и новых строящихся заводов, совхозов, сельских коллективов. Кроме того, каждое сколько-нибудь крупное предприятие должно иметь школу фабрично-заводского обучения, чтобы обеспечивать себя кадрами грамотных, квалифицированных рабочих. Эти школы должны так же предоставлять материальную базу для трудового обучения учащихся единых трудовых школ.
   5. Исправление перекоса в классовом подходе к высшему образованию. Ни в коем случае не отступая от политики преимущественного доступа к высшему образованию представителей трудящихся классов, необходимо отказаться от тех шагов, которые приносят рабочей и крестьянской молодежи - равно как и делу социалистического строительства в целом - не пользу, а вред. Классовая позиция в области образования не может проводиться путем снижения его качества (во всяком случае, существенного), ибо иначе мы обеспечим себя массой кадров малограмотных специалистов с глубоко укоренившимся чувством собственного превосходства в силу одного лишь классового происхождения. Классовая линия Коммунистической партии в высшем образовании не может заключаться в обмане молодого поколения рабочих и крестьян путем предоставления им некоего суррогата вместо полноценных знаний.
   6. Чтобы не превратить в профанацию дело широкого привлечения к высшему образованию представителей трудящихся классов, требуется значительное ужесточение критериев отбора в высшие учебные заведения (вплоть до восстановления системы приемных экзаменов), наряду с развитием системы поиска наиболее талантливых и способных представителей трудящейся молодежи для направления на учебу в вузы (через различного рода конкурсы, актив кружков технического творчества и т.д.). Кроме того, рабфаки должны предусматривать, наряду с двухгодичным, и трехгодичный срок обучения (в зависимости от исходного уровня подготовки обучающихся). При некотором сокращении контингента обучающихся в них это возможно обеспечить в переделах существующего бюджета. Если мы хоти выпускать действительно достойных специалистов, надо несколько смягчить нашу линию на ограничение приема в вузы непролетарских элементов, сохранив существующие ограничения в основном лишь для представителей эксплуататорских классов (выходцев из помещиков и буржуазии).
   7. Подготовка квалифицированных специалистов в высших учебных заведениях должна непременно сочетаться с самым широким участием профессоров и студентов в научно-исследовательских и опытно-конструкторских работах на переднем крае современной науки и техники. Эти работы должны вестись в тесной связи с практическими потребностями народного хозяйства на основе планов его социалистической реконструкции, и быть нацелены на преодоление в будущем нашей технической зависимости от капиталистических держав. Однако при этом абсолютно необходимо пропорционально расширить и фундаментальные теоретические исследования, не сулящие немедленной практической отдачи - ибо без передовой теоретической базы не будет по-настоящему передовых практических достижений.
   8. Для повышения качества подготовки специалистов необходимо последовательно проводить линию на направление наиболее способных студентов на обучение к самым выдающимся профессорам и на организацию зарубежных стажировок как для студентов, так и для молодых преподавателей вузов. Кроме того, необходимо шире приглашать из-за рубежа ученых, профессоров, технических специалистов и квалифицированных рабочих (особенно сочувственно относящихся к СССР) как на временной, так и на постоянной основе, что позволит несколько смягчить дефицит соответствующих кадров в нашей стране.
   9. Предлагаемые шаги заставляют обратить сугубое внимание на положение так называемых старых специалистов. При нашем отчаянном кадровом голоде мы не можем допускать того "спецеедства", которое расцветает у нас пышным цветом, несмотря на неоднократные решения ЦК нашей партии. Полагаю, что окрики, призывы и разъяснительная работа являются не самыми эффективными инструментами решения этой проблемы. Гораздо эффективнее было бы усиление деловой смычки спецов с рабочим и партийным активом на почве совместного решения практических вопросов. С это целью предлагаю, во-первых, - на сугубо добровольной основе! - постараться привлечь каждого спеца к повышению квалификации нескольких молодых специалистов и техников. Во-вторых, образовать на предприятиях рабочие комитеты борьбы за качество и рационализацию производства с непременным вовлечением спецов в совместное с рабочими практические решение данных вопросов, с обязательным материальным вознаграждением за дельные предложения. В-третьих, обязать (в том числе в партийном порядке) директоров наших предприятий повышать свою техническую грамотность, привлекая к этому специалистов, ибо устраиваемых сейчас для этого краткосрочных курсов совершенно недостаточно. В-четвертых, поставить вопрос вовлечения старых специалистов в подобную совместную работу под самый плотный контроль партийных комитетов, чтобы содействовать как преодолению предубеждений против спецов, так и преодолению предубеждений многих спецов против Советской власти.
   10. В дополнение к пунктам 5 и 6 - необходимом самыми крутыми мерами прекратить травлю профессуры в высших учебных заведениях, которая ведется не столько по идейно-политическим причинам, сколько является продуктом зарождающегося комчванства в среде нашего комсомольского актива, который таким образом прикрывает свое нежелание или неспособность учиться.
   11. Само собой разумеется, что значительное расширение подготовки кадров для народного хозяйства должно проводиться не наобум. Поэтому требуется срочная проработка под эгидой Госплана хотя бы вчерне первых наметок среднесрочного (на пятилетие) плана развертывания социалистической реконструкции народного хозяйства СССР. У нас есть для этого база - план ГОЭЛРО, расчеты, которые все равно предстоит сделать образованному 14 января у нас, в ВСНХ, Особому совещанию по восстановлению основного капитала, а так же перспективные наметки других ведомств. Именно эти планы могут послужить основой пятилетней программы, за исходный пункт которой можно предварительно принять 1927/28 хозяйственный год, и которая должна определить объем, сроки и набор специальностей, по которым будет развертываться подготовка кадров.
   12. Необходимо на самом высоком уровне установить и последовательно добиваться самого неукоснительного соблюдения того порядка, при котором ни одна стройка не может быть заложена в план и начата, если она не обеспечена не только строительными рабочими, поставками строительных материалов и конструкций, строительными механизмами, поставками оборудования - но и необходимыми кадрами рабочих и специалистов. Только такой подход может заслуживать названия действительно планового хозяйства, а не разбазаривания сил и средств в бюрократической погоне за дутыми цифрами.
   13. Несмотря на то, что мои предложения означают значительные дополнительные бюджетные ассигнования, считаю своим долгом категорически настаивать на них, ибо запаздывание с развертыванием подготовки кадров может обернуться через три-четыре года неисчислимыми экономическим потерями.
  
   Зам начальника ГЭУ ВСНХ В.В.Осецкий"
  
  
   С отправкой записок в РУ РККА Яну Берзину и в ИНО ОГПУ Михаилу Трилиссеру вопрос решился достаточно быстро. На следующий день после подачи записки по начальству, в субботу, 18-го января, перепечатываю в машбюро вторую часть своего документа. Трилиссеру я просто позвонил, благо, со времени наших последних встреч его номерочком я обзавелся - просто "срисовал" то, что было указано на наклеечке, прилепленной к его телефонному аппарату.
   - Здравствуйте, Михаил Абрамович! Узнаете?
   - Здравствуйте! Конечно, узнаю.
   - Как и обещал, набросал тут для вас кое-что. Не могли бы вы за этой бумажкой направить ко мне посыльного?
   - Опять у вас идеи... - вздохнул Трилиссер. - Но интересно будет посмотреть. С вами не заскучаешь. Так что ждите посыльного - прямо сейчас кого-нибудь и отправлю.
   Добраться до Берзина мне было несколько сложнее, но и тут способ, по некотором размышлении, отыскался. Правда, пришлось подождать, пока закончится Пленум ЦК. При чем тут Пленум? Да при том.
   По окончании Пленума я смог застать на своем рабочем месте Льва Давидовича. После обмена приветствиями он не слишком дружелюбным тоном произнес:
   - Опять с чем-нибудь... эдаким - он покачал растопыренными пальцами в воздухе - пожаловали?
   - Вот, ознакомьтесь, - протягиваю ему листок с машинописным текстом.
   Троцкий быстро пробегает его глазами, затем, блеснув стеклами пенсне, устремляет свой взгляд на меня:
   - Я не вижу в вашей писульке адресата. Кому это предназначено? И на какой предмет вы знакомите с этим меня? Постойте, но мне как раз сегодня положили на стол документ за вашей подписью где, кажется, было что-то похожее. Тогда зачем эта отдельная писулька? Хотите, чтобы через Научно-технический отдел отдали эти ваши... тезисы на экспертизу специалистам?
   - Не мешало бы, - киваю в ответ. - Но главная проблема у меня другая.
   - Какая же? - живо интересуется начальник НТО ВСНХ СССР.
   - Полагаю, вам не составит большого труда по старой памяти связаться с Яном Берзиным и ознакомить его с содержанием данной записки?
   - А какое отношение, извините, Разведупр имеет... - начинает было Троцкий, но останавливается и несколько раз кивает:
   - Да-да, понимаю, понимаю... Ладно, думаю, большого вреда не будет, если Ян это прочтет. - И Троцкий тут же снимает трубку:
   - Барышня, дайте мне, пожалуйста, номер...
   Так, и эта проблема решена. Возвращаюсь к себе, а там меня ждет уже примелькавшийся курьер нашего ГЭУ:
   - Виктор Валентинович, вам конверт. Расписаться нужно.
   - Что за бумага?
   - Из военкомата.
   Здрассьте! Какой, к черту, военкомат!? Расписываюсь, вскрываю конверт...
   Опаньки! В феврале мне предписывается прибыть на двухнедельные сборы начальствующего состава. С какой это стати я в начальствующий состав-то попал?
   И тут память Осецкого выдает на-гора полузатертые, за ненужностью, воспоминания. Было! Было-таки. В 1920 году, когда в начале марта из-за капповского путча было отложено на неопределенный срок мое назначение на должность торгпреда в Германию, хотя уже в конце февраля я сдал все свои дела в наркомате Фрумкину. Вот тогда, как болтающегося без дела, и послали меня по партийной мобилизации аж на четыре с лишним месяца... Нет, не фронт, поскольку ровным счетом никакого военного образования или хотя бы некоторого опыта опыта у Осецкого не было, а на политработу в Войска внутренней охраны республики. А в начале июля того же года выдернули обратно и отправили торгпредом в Эстонию.
   Ладно, в конце концов, две недели - не такой уж большой срок. Послужим делу обороны Республики! Отложив предписание из военкомата в сторону, возвращаюсь к текущим делам. Следующая проблема, которой надо было вплотную заняться - кадры.
  
   "Председателю ВСНХ СССР Ф.Э.Дзержинскому
   Копия - Наркому просвещения СССР А.В.Луначарскому
   Копия - Председателю Госплана при СТО СССР А.Д. Цюрупе
   Копия - заместителю председателя ВСНХ СССР Г.Л.Пятакову
   Копия - Начальнику ГЭУ ВСНХ СССР В.Н.Манцеву
  
   Для вынесения вопроса на СНК СССР
  
   Положение с подготовкой кадров для народного хозяйства СССР донельзя отвратительное, если не сказать - угрожающее. Тот кадровый голод, который мы испытываем сегодня во всех отраслях нашего хозяйства, да и во всех сферах общественной жизни, в ближайшее время станет нетерпимым, суля нам колоссальные экономические и политические проблемы. С развертыванием социалистической реконструкции народного хозяйства перед нами встанет задача обеспечить кадрами квалифицированных рабочих и специалистов тысячи новых заводов и фабрик, десятки тысяч сельскохозяйственных кооперативов.
   Где мы возьмем эти кадры, если не начать их подготовку немедленно, не откладывая дело ни на месяц? Нигде! Поскольку квалифицированные специалисты готовятся не один год, мы вынуждены будем замещать новые рабочие места, снабженные современной техникой, малограмотными или вообще безграмотными в техническом отношении людьми. В результате те жертвы, которые будут понесены во имя индустриализации народного хозяйства, во имя движения СССР к социализму, окажутся принесенными впустую. Этого допустить нельзя!
   Чтобы предотвратить такое развитие событий безусловно необходимо, не откладывая, - чтобы решить все основные организационные вопросы не позднее начала нового учебного года (т.е. к сентябрю сего года) - проработать и принять и практически реализовать новую политику в области подготовки кадров. Эта политика будет включать:
   1. Создание специального государственного органа (в рамках Наркомпроса или вне его), планирующего и контролирующего обеспечение народного хозяйства кадрами квалифицированных рабочих и специалистов всех уровней.
   2. Подготовку и проведение кампании по полной ликвидации безграмотности взрослого (по крайней мере, трудоспособного) населения, одновременно с обеспечением охвата начальным образованием всех детей школьного возраста с перспективной перехода ко всеобщему семилетнему образованию. Поэтапное снятие всяких классовых ограничений в школьном образовании, что, в частности, усилит наше идеологическое воздействие на всех представителей подрастающего поколения, из какой бы классовой среды они ни происходили.
   3. Прекращение навязывания в школьном образовании авантюристических экспериментов, нередко приводящих к падению уровня грамотности учеников. Нисколько не умаляя значения творческого поиска и эксперимента в деле образования и воспитания, хочу заметить, что широкое применение результатов этих экспериментов возможно допустить только в том случае, если они практически доказывают свою способность обеспечить более высокие результаты в обучении и воспитании подрастающего поколения.
   4. Значительное расширение набора студентов крупнейшими и наиболее авторитетными техническими учебными заведениями. Развертывание на базе наиболее передовых предприятий (а также совхозов и сельскохозяйственных коллективов), где сосредоточены и наиболее квалифицированные кадры, высших технических учебных заведений, техникумов, курсов и школ фабрично-заводского обучения, ориентированных на нужды не только данных предприятий, но и новых строящихся заводов, совхозов, сельских коллективов. Кроме того, каждое сколько-нибудь крупное предприятие должно иметь школу фабрично-заводского обучения, чтобы обеспечивать себя кадрами грамотных, квалифицированных рабочих. Эти школы должны так же предоставлять материальную базу для трудового обучения учащихся единых трудовых школ.
   5. Исправление перекоса в классовом подходе к высшему образованию. Ни в коем случае не отступая от политики преимущественного доступа к высшему образованию представителей трудящихся классов, необходимо отказаться от тех шагов, которые приносят рабочей и крестьянской молодежи - равно как и делу социалистического строительства в целом - не пользу, а вред. Классовая позиция в области образования не может проводиться путем снижения его качества (во всяком случае, существенного), ибо иначе мы обеспечим себя массой кадров малограмотных специалистов с глубоко укоренившимся чувством собственного превосходства в силу одного лишь классового происхождения. Классовая линия Коммунистической партии в высшем образовании не может заключаться в обмане молодого поколения рабочих и крестьян путем предоставления им некоего суррогата вместо полноценных знаний.
   6. Чтобы не превратить в профанацию дело широкого привлечения к высшему образованию представителей трудящихся классов, требуется значительное ужесточение критериев отбора в высшие учебные заведения (вплоть до восстановления системы приемных экзаменов), наряду с развитием системы поиска наиболее талантливых и способных представителей трудящейся молодежи для направления на учебу в вузы (через различного рода конкурсы, актив кружков технического творчества и т.д.). Кроме того, рабфаки должны предусматривать, наряду с двухгодичным, и трехгодичный срок обучения (в зависимости от исходного уровня подготовки обучающихся). При некотором сокращении контингента обучающихся в них это возможно обеспечить в переделах существующего бюджета. Если мы хоти выпускать действительно достойных специалистов, надо несколько смягчить нашу линию на ограничение приема в вузы непролетарских элементов, сохранив существующие ограничения в основном лишь для представителей эксплуататорских классов (выходцев из помещиков и буржуазии).
   7. Подготовка квалифицированных специалистов в высших учебных заведениях должна непременно сочетаться с самым широким участием профессоров и студентов в научно-исследовательских и опытно-конструкторских работах на переднем крае современной науки и техники. Эти работы должны вестись в тесной связи с практическими потребностями народного хозяйства на основе планов его социалистической реконструкции, и быть нацелены на преодоление в будущем нашей технической зависимости от капиталистических держав. Однако при этом абсолютно необходимо пропорционально расширить и фундаментальные теоретические исследования, не сулящие немедленной практической отдачи - ибо без передовой теоретической базы не будет по-настоящему передовых практических достижений.
   8. Для повышения качества подготовки специалистов необходимо последовательно проводить линию на направление наиболее способных студентов на обучение к самым выдающимся профессорам и на организацию зарубежных стажировок как для студентов, так и для молодых преподавателей вузов. Кроме того, необходимо шире приглашать из-за рубежа ученых, профессоров, технических специалистов и квалифицированных рабочих (особенно сочувственно относящихся к СССР) как на временной, так и на постоянной основе, что позволит несколько смягчить дефицит соответствующих кадров в нашей стране.
   9. Предлагаемые шаги заставляют обратить сугубое внимание на положение так называемых старых специалистов. При нашем отчаянном кадровом голоде мы не можем допускать того "спецеедства", которое расцветает у нас пышным цветом, несмотря на неоднократные решения ЦК нашей партии. Полагаю, что окрики, призывы и разъяснительная работа являются не самыми эффективными инструментами решения этой проблемы. Гораздо эффективнее было бы усиление деловой смычки спецов с рабочим и партийным активом на почве совместного решения практических вопросов. С это целью предлагаю, во-первых, - на сугубо добровольной основе! - постараться привлечь каждого спеца к повышению квалификации нескольких молодых специалистов и техников. Во-вторых, образовать на предприятиях рабочие комитеты борьбы за качество и рационализацию производства с непременным вовлечением спецов в совместное с рабочими практические решение данных вопросов, с обязательным материальным вознаграждением за дельные предложения. В-третьих, обязать (в том числе в партийном порядке) директоров наших предприятий повышать свою техническую грамотность, привлекая к этому специалистов, ибо устраиваемых сейчас для этого краткосрочных курсов совершенно недостаточно. В-четвертых, поставить вопрос вовлечения старых специалистов в подобную совместную работу под самый плотный контроль партийных комитетов, чтобы содействовать как преодолению предубеждений против спецов, так и преодолению предубеждений многих спецов против Советской власти.
   10. В дополнение к пунктам 5 и 6 - необходимом самыми крутыми мерами прекратить травлю профессуры в высших учебных заведениях, которая ведется не столько по идейно-политическим причинам, сколько является продуктом зарождающегося комчванства в среде нашего комсомольского актива, который таким образом прикрывает свое нежелание или неспособность учиться.
   11. Само собой разумеется, что значительное расширение подготовки кадров для народного хозяйства должно проводиться не наобум. Поэтому требуется срочная проработка под эгидой Госплана хотя бы вчерне первых наметок среднесрочного (на пятилетие) плана развертывания социалистической реконструкции народного хозяйства СССР. У нас есть для этого база - план ГОЭЛРО, расчеты, которые все равно предстоит сделать образованному 14 января у нас, в ВСНХ, Особому совещанию по восстановлению основного капитала, а так же перспективные наметки других ведомств. Именно эти планы могут послужить основой пятилетней программы, за исходный пункт которой можно предварительно принять 1927/28 хозяйственный год, и которая должна определить объем, сроки и набор специальностей, по которым будет развертываться подготовка кадров.
   12. Необходимо на самом высоком уровне установить и последовательно добиваться самого неукоснительного соблюдения того порядка, при котором ни одна стройка не может быть заложена в план и начата, если она не обеспечена не только строительными рабочими, поставками строительных материалов и конструкций, строительными механизмами, поставками оборудования - но и необходимыми кадрами рабочих и специалистов. Только такой подход может заслуживать названия действительно планового хозяйства, а не разбазаривания сил и средств в бюрократической погоне за дутыми цифрами.
   13. Несмотря на то, что мои предложения означают значительные дополнительные бюджетные ассигнования, считаю своим долгом категорически настаивать на них, ибо запаздывание с развертыванием подготовки кадров может обернуться через три-четыре года неисчислимыми экономическим потерями.
  
   Зам начальника ГЭУ ВСНХ В.В.Осецкий"
  
   Стая свою подпись на машинописном экземпляре, начинаю ощущать не слишком веселые предчувствия. На память почему-то полезли строки "Варшавянки" в переводе Глеба Кржижановского: "Вихри враждебные веют над нами...". Не зря этот документ запускается в обход моего непосредственного начальника, а адресуется прямо Дзержинскому. Манцев может и заосторожничать, спустить дело на тормозах, замотать согласованиями... Знаем уже, как это делается. Одна надежда - что Феликс Эдмундович, по общему моему впечатлению, будет склонен скорее дать этой бумаге ход, нежели положить ее под сукно. Да, надо и еще одного человека к делу подключить. Он, хотя и не значится среди адресатов изготовленного мною документа, но не вполне в этом деле посторонний. Да и пост члена Политбюро немало значит в данном вопросе (как и в любом другом). Так что, как и обещал, Льва Давидовича я тоже подпрягу к решению кадровой проблемы.
   Да, без тяжелой артиллерии мои предложения не протащить. Чует мое сердце, очень многие будут рьяно отстаивать сложившийся порядок вещей. Кто будет кричать о недопустимости раздувания бюджетных расходов, кто - о необходимости поиска новых форм для новой, Советской школы, а кто будет с пеной у рта защищать "классовую линию" в образовании. Однако сейчас еще трудно представить, каковы будут масштабы того "возмущения спокойствия", которое может вызвать эта записка.
   Меня волновала и проблема подачи этой записки в обход своего непосредственного начальника. После некоторых колебаний, все же решил - Манцева надо поставить в известность еще до того, как записка будет передана Дзержинскому. Поэтому, записавшись у Аллилуева на прием на 27 января, за день до этого, в понедельник, захожу к Василию Никитовичу с текстом записки. Поздоровавшись, сразу беру быка за рога:
   - Василий Никитович, вот этот документ - протягиваю ему неизменную серую казенную папочку с вложенными машинописными листами - считаю необходимым направить непосредственно Феликсу Эдмундовичу. Вопрос слишком серьезен, и выходит далеко за рамки компетенции ГЭУ, поэтому нет иного пути, кроме как вынести его сразу на самый высокий уровень. Но считаю своим долгом, прежде, чем передавать вопрос наверх, ознакомить со своими предложениями вас.
   Манцев с некоторым подозрением смотрит на меня, потом углубляется в изучение текста. Закончив с этим, задает вопрос:
   - Если уж вы решили подавать свой документ через мою голову, то зачем тогда принесли его мне?
   - Потому что считаю неправильным действовать, не поставив вас в известность.
   Василий Никитович снова долго смотрит на меня, потом снова опускает глаза в документ. Пауза затягивается. Наконец, он берет ручку из чернильного прибора на столе, что-то выводит внизу последней страницы, захлопывает папочку и протягивает ее мне. Беру ее, несколько торопливо, и потому неловко, листочки выскальзывают и летят на пол. Спешу нагнуться и собрать их. На последнем листе, старательным, но несколько корявым почерком выведено: "Не возражаю против рассмотрения поднятых вопросов по существу". Дата - "26 января 1925 года" - и подпись - "Манцев".
   - Спасибо, Василий Никитович! - протягиваю ему руку и пожимаю ладонь своего начальника с неподдельным энтузиазмом. Он сделал даже больше, чем я ожидал!
   - Раз уж вы берете на себя ответственность выходить с такими вопросами на самый верх, то почему я должен уклоняться, или, тем более, препятствовать? - пожимает плечами Манцев. - Это был бы совсем не партийный подход к делу. Все-таки я еще не успел превратиться в закоренелого бюрократа, - улыбается он.
   Да, с начальником мне повезло. Но вот что будет, когда разгорятся страсти вокруг ведомственных интересов и политических амбиций? Что они разгорятся - к гадалке не ходи. Оставалось, однако, неясным, кто именно из руководителей крупного калибра, и с каких позиций будет громить, или, наоборот, поддерживать мои тезисы о кадровой политике? Предсказать это с какой-либо приемлемой степенью точности пока не удавалось. Для анализа не хватало информации - ведь предложения по подготовке кадров означали вторжение в такую область, которая раньше меня никак не касалась, и, соответственно, в сплетении интересов вокруг нее я не ориентировался.
   Впрочем, те знания, которые достались мне из прошлой жизни, позволяли надеяться, что уж Дзержинский-то меня поддержит - если и не по всем пунктам, то по большинству. Передав загодя через Павла Аллилуева свою записку о кадровой политике, могу рассчитывать, что разговор с ним будет уже предметным (если он успеет прочесть эти тезисы до назначенного мне времени приема).
   Во вторник, точно в назначенное время, попадаю на прием к Председателю ВСНХ СССР. Поздоровавшись, он берет инициативу разговора в свои руки:
   - Я успел бегло посмотреть вашу записку, Виктор Валентинович. По большинству пунктов у меня нет никаких возражений. Более того, многие ваши тезисы решительно готов отстаивать, поскольку и сам твержу об этом же самом не первый год. Однако предвижу большие сложности - кругом, всюду. Причем не столько даже на самом верху. Как раз через Политбюро и Совнарком, надеюсь, многое удастся протолкнуть. Но бюрократы на местах подымут вой, постараются всячески выхолостить и извратить самое важное, исподволь будут дискредитировать нашу политику. Да вот вы в этой бумаге указали, что решения ЦК о спецах, которые я и пробивал, упорно саботируют на местах... Вот чего опасаюсь.
   - Понимаю, Феликс Эдмундович. Меня эта сторона дела так же весьма и весьма беспокоит, - согласно киваю в ответ на его слова. - Тут видится только один выход: сформулировать наш (ага, наш - пусть и на чисто словесном уровне привыкает чувствовать себя участником этой затеи) проект на таком уровне конкретности, чтобы обойти принятые решения было весьма и весьма сложно. Да еще и подкрепить этот проект решительным идеологическим наступлением в печати. Выдать сразу серию статей в газетах и журналах от имени наиболее авторитетных сторонников предлагаемых решений.
   - Это верно. Да тут у меня и нет сомнений - действительно, надо подготовить более конкретный проект решения, и буду выносить все это на Совнарком, - резюмирует Дзержинский. - А вот к вашей предыдущей записке по научно-технической политике хотел бы вернуться. Кстати, ваше письмецо к Пленуму ЦК по металлопромышленности оказалось не лишним. Как раз политические аргументы возымели действие, хотя от них и попахивало демагогией. Так или иначе, удалось в значительной мере отбить предложенное Сокольниковым сокращение ранее намеченных ассигнований... - председатель ВСНХ замолчал на несколько секунд.
   - Рад был оказаться полезным, - вставляю в паузу слова благодарности.
   - Да, возвращаясь к вашей первой записке. Общий ее настрой мне кажется верным. Но вот по конкретным направлениям работы возникает - и еще возникнет впредь! - множество вопросов. И не только вопросов, но и раздоров. Да и специальный орган общесоюзного руководства научно-технической политикой... Вы же знаете, у нас сейчас есть определенный настрой против того, чтобы плодить лишние ведомства. - Чуть наклонив голову, Дзержинский пристально глядит мне в лицо.
   - Вопросов и должно быть много, Феликс Эдмундович. Я ведь не технический гений и не ясновидящий. Могу только вчерне что-то набросать. Тут поле работы для авторитетных экспертов с опытом работы и со специальными техническими знаниями. Пусть поправляют, уточняют, добавляют. Что же касается лишних ведомств... - тут уже я уставился в глаза Дзержинскому, - то ведь можно укомплектовать новое учреждение, перекинув туда понемножку штатные единицы уже существующих. И разместить его так же в помещениях какого-нибудь из уже имеющихся ведомств. Хотя бы и нашего. Особенно, если действительно будет решено развертывать новое ведомство на базе НТО ВСНХ.
   - И поставить во главе Троцкого? - голос Дзержинского зазвенел. - Поймите, Лев Давидович энергичный организатор, - мой собеседник немного смягчил тон, - но тут нужен человек несколько иного таланта. Человек, хорошо разбирающийся в науке и технике.
   - И что же, такого невозможно найти? Да вот хотя Глеб Максимилианович Кржижановский, - подсказываю вариант. - И Красин подошел бы, но его вряд ли можно сдернуть с работы в НКВТ.
   - Все такие люди, к сожалению, уже загружены работой. Мало их у нас, грамотных технически, мало! - Феликс Эдмундович машинально потирает левую сторону груди.
   - Сердце прихватило? - только этого еще не хватало! А, впрочем... Может, оно и к месту. - Лекарства какие-нибудь есть под рукой? - Мой собеседник еле заметно качает головой.- А что врачи-то говорят? Сделать что-нибудь можно?
   Дзержинский слабо машет правой рукой, потом тихим голосом, стараясь глубоко не дышать, с трудом выдавливает:
   - Что они скажут... Не волноваться, не перегружать себя работой... Больше гулять на свежем воздухе... Капли какие-то прописали... Толку с тех капель!
   - А нитроглицерин? - торопливо интересуюсь у него.
   - Нитроглицерин? - с недоумением повторяет он. - Взрывчатка? Причем тут это?
   - Что же у вас за доктора!? - восклицаю в сердцах. - Уже полвека для купирования приступов стенокардии успешно применяется спиртовой раствор нитроглицерина. А с 1882 года американской фирмой Parke Davis&Co производится очень удобный препарат нитроглицерина в твердой форме, по 1/100 гран в шоколаде. Вот, попробуйте, - протягиваю ему коробочку, из которой извлекается на свет божий флакончик с коричневыми драже. - Можно проглотить, но лучше положить на язык и ждать, пока рассосется. Быстрее подействует.
   Дзержинский неуверенным движением берет драже, которое лежит на моей ладони, кладет в рот и осторожно откидывается на спинку своего рабочего полукресла. Через некоторое время дыхание его становится более глубоким, складки морщин между бровями расправляются. Меняется и взгляд - он становится жестким, сосредоточенным.
   - Вы ведь сами сердцем не страдаете? - небрежно бросает он, но мне явственно чувствуется, что это голос председателя уже не ВСНХ, а ОГПУ.
   - Нет, с сердцем у меня пока все в порядке.
   - Значит, лекарство вы взяли с собой нарочно? - голос уже настойчив, небрежность из него улетучилась.
   - Разумеется! - ты думаешь, я буду отпираться? Ничего подобного.
   - Зачем это вам? - голос стал еще жестче.
   Пока не началась игра в "вопросы здесь задаю я!", попробую перехватить инициативу:
   - Представьте себе, Феликс Эдмундович, что при очередном сердечном приступе доктора ничего не смогли сделать. Ведь вы, наверное, считаетесь с вероятностью и такого исхода? - делаю свой заход издалека. - Кто тогда будет вашим наиболее вероятным преемником на посту председателя ОГПУ?
   - Скорее всего, поставят Вячеслава Рудольфовича...
   - Менжинский уже сейчас довольно серьезно болен, а через два-три года на деле уже не будет способен руководить таким ведомством. И у кого тогда окажутся в руках реальные рычаги руководства? Мне, признаюсь честно, очень не хотелось бы, чтобы этим человеком стал Ягода. - В данном случае надо играть открыто. Полагаю, в такой мотив Дзержинский поверит.
   - Боитесь, что Ягода затаил на вас злобу из-за конфликта в Берлине? - Гляди-ка, все он помнит. И в объяснения пускаться не надо.
   - Ягода весьма исполнительный сотрудник, способный администратор, человек с деловой хваткой, неплохой хозяйственник, - перечисляю положительные качества Генриха Григорьевича. - Человека с таким набором достоинств на пушечный выстрел нельзя подпускать к карающему мечу революции. Он неизбежно превратит ОГПУ в механизм послушного исполнения воли начальства - в такой же, каким сейчас является сам. Не спорю, такие люди полезны. Но не в деле руководства борьбой с политическими врагами Советской власти. Ибо он не будет различать между врагами Советской власти и врагами своего начальника.
   Дзрежинский выслушал мой монолог, не прерывая, затем произнес:
   - Вы напрасно наговариваете на Генриха Григорьевича. Он проверен нами на деле и доказал свою преданность нашей партии.
   - Думаю, да. Ровно в той же степени, что и его протеже Александр Яковлевич Лурье, которого вы сами вычистили из РКП. Только Ягода значительно умнее и изворотливее. - Не помешает немножко раззадорить председателя ОГПУ.
   - Откуда в вас столько злобы и предубеждения? - воскликнул Феликс Эдмундович.
   - Проведите сами проверку контактов Ягоды с Лурье, и обратите внимание на недавние дела последнего. Надеюсь, в ваших силах сделать это не со слов Ягоды? - нажимаю на вторую половину фразы. - Рад буду ошибиться, и убедиться в беспочвенности своих подозрений. - Ох, боюсь только, что проверять тебе ничего особенно и не нужно. Многое ты и так знаешь. Но от покровительства Ягоде не отказываешься. Однако... Может быть, что еще всплывет, о чем я не знаю? Лишняя гирька на весы не помешает.
   - Странный вы человек, Виктор Валентинович, - вдруг произносит Дзержинский. - С одной стороны, дельные предложения, и смотрите вы далеко вперед. Кстати, ведь это с вашей подачи в ИНО создан аналитический отдел? И заняться научно-технической разведкой тоже вы предложили?
   В ответ молча киваю.
   - А с другой - ригоризм какой-то странный, да еще и беспочвенный, - продолжает Феликс Эдмундович. - И чего вы так на Ягоду взъелись?
   - Взъелся? - резко переспрашиваю я. - Кажется, я ничего против него не предпринимал. Лишь высказал свое мнение. А вот снятие меня с поста замнаркома НКВТ - это его рук дело. Да, да - в данном случае мне известно точно, - отвечаю на невысказанное сомнение Дзержинского, обозначившееся на его лице. - Он не постеснялся лично обработать в нужном духе нескольких членов коллегии, особенно тех, на кого есть компрометирующие материалы.
   - Даже так? - по-прежнему недоверчиво реагирует мой собеседник.
   - К черту Ягоду! - вырывается у меня восклицание. - Больше нам тут, в ВСНХ, заняться больше нечем? Нужна более детальная проработка вопросов о научно-технической политике и о подготовке кадров?
   - Безусловно! - тут же откликается Дзержинский.
   - Тогда по первому вопросу, вероятно, следует обратиться в НТО и проработать предложения с техническими специалистами?
   - Так и сделайте. А вот с кадрами сначала надо получить принципиальную политическую санкцию, и постараться, чтобы конкретная проработка решений не уплыла из наших рук. Тут уже мне надо будет постараться.
   Вот на этой ноте мы с Феликсом Эдмундовичем и распрощались.
   Глава 37. Подгонишь ли жизнь под стандарт?
  
   Кажется, мне придется надолго погрязнуть в бюрократической писанине. Обещал же подготовить записку по стандартизации? Еще на совещании по качеству вызвался. Обещал - делай. А тут еще Манцев торопит разобраться с положением дел в Военпроме. Значит, буду разбираться. Но только вот... Не заслонит ли от меня живых людей это писание бумажек? Если свести все только к "бумажному обстрелу" руководящих товарищей, то результативность такой стрельбы, боюсь, будет невысокой.
   Да, не повезло России нэповской с попаданцем - нет у меня ни коммуникабельности, ни выраженных лидерских качеств. Что же делать-то? Остается искать таких лидеров, которые способны воспринять мои идеи, и организаторскую работу взвалить на них. Так, как я поступил с Шацкиным. А, кстати, как у него идут дела?
   Поскольку застать Лазаря в ЦК РКСМ было практически безнадежным делом, а домашнего телефона у него (как, впрочем, и у меня) не было, снимаю трубку с намерением позвонить в ГУВП, Лиде, и попросить ее, если только объявится Шацкин, сразу связать его со мной. И только когда поднес трубку к уху, сообразил: сколько времени я уже не виделся и не разговаривал с Лидой? Почитай, уже дней пять, если не целую неделю. А теперь, когда все-таки собрался поговорить с ней, делаю это исключительно по деловому поводу. Скотина ты все-таки, братец!
   Задержав дыхание, затем шумно выдохнув, соединяюсь с секретной частью ГУВП и прошу к телефону инструктора Лагутину:
   - Лида, здравствуй!
   - Здравствуй, - отвечает она без неприязни в голосе, услышать которую я очень опасался, но и без особого восторга.
   - Наконец-то смог выкроить минутку и услышать твой голос! Сам не ожидал - дела накрыли с головой. Я тут, по своей неистребимой привычке, кашу заварил, да не одну, надавал обещаний, и теперь сижу, отписываюсь, зарывшись в бумаги.
   - Я уж думала, ты совсем про меня забыл, - не столько с упреком, сколько немного кокетливо произнесла Лида. Слава богу, может быть, еще не все так плохо!
   - Не могу больше, сил моих нет, хочу тебя видеть!
   - Где? - просто спросила она.
   - А давай, как обычно, в тире "Динамо".
   - Я смогу к девятнадцати ноль-ноль. Может быть, и раньше успею, но не уверена.
   - Договорились! До встречи!
   Уф, аж спина взмокла. Нельзя так увлекаться делами, забывая обо всем и обо всех на свете. Однако же и дела требуют своего. Устраиваюсь за столом поудобнее и начинаю ваять очередной документ. Конечно, сочиняется он не путем высасывания из пальца: удалось раздобыть и изучить кое-какую документации по уже ведущимся в СССР работам в области стандартизации. И, разумеется, припомнить кое-что из того, что делалось в СССР позднее. Итак:
  
   "Председателю ВСНХ СССР Ф.Э. Дзержинскому
   Копия - Председателю Госплана при СТО СССР А.Д. Цюрупе
   Копия - Президенту Главной палаты мер и весов, Председателю Комитета эталонов и стандартов при Главной палате мер и весов Д.П.Коновалову
   Копия - Начальнику ГЭУ ВСНХ СССР В.Н.Манцеву
   Копия - Председателю Особого совещания по качеству продукции при ВСНХ СССР Л.Д.Троцкому
  
   Памятная записка
   К проекту постановления СНК СССР "О развитии стандартизации в СССР"
  
   Нет необходимости доказывать чрезвычайную важность развертывания работ по стандартизации, которая позволяет поднять качество продукции, поставить на строгую основу рационализацию производства В деле стандартизации сделаны первые практические шаги. Бюро промышленной стандартизации ВСНХ СССР, организованное 19 марта 1924 года, уже развернуло работу 120 отраслевых рабочих комиссий по выработке общепромышленных стандартов. Для руководства этой работой на общесоюзном уровне при Главной палате мер и весов в 1923 году создан Комитет эталонов и стандартов.
   Однако постановка дела стандартизации сильно отстает от насущных потребностей народного хозяйства. Хотя стандартизация производства как нельзя более соответствует природе советского планового хозяйства, позволяющего развернуть работы по стандартизации по общему замыслу в общегосударственном масштабе, как раз общегосударственный уровень руководства этой работой является наиболее слабым. Даже в капиталистических странах (США, Германии, Франции, Бельгии, Голландии, Швейцарии и т.д.) созданы и действуют национальные органы по стандартизации. Между тем на общегосударственном уровне необходимо решить целый комплекс сложнейших задач, без которых невозможно продвинуть дело стандартизации так, чтобы она в обозримые сроки охватила все производственные процессы и производимые продукты. Комитет при палате мер и весов явно не обладает таким авторитетом, чтобы взять на себя твердое руководство решением таких задач".
   Далее в записке я остановился на содержании тех вопросов, разрешение которых является настоятельной необходимостью ближайшего будущего. Среди них:
   разработка долгосрочного плана работ по стандартизации;
   введение категории и выработка обязательных государственных общесоюзных стандартов, закрепляемых на законодательном уровне, с установлением строгой ответственности (вплоть до уголовной) за их несоблюдение;
   упорядочение системы стандартов: введение, наряду с категорией государственного общесоюзного стандарта, категорий республиканского стандарта, отраслевого стандарта и стандарта предприятия, с закреплением соответствующих положений;
   управление работой по стандартизации во всех имеющихся ведомствах, согласование между собой ведомственных стандартов, утверждение и опубликование стандартов;
   присоединение СССР к Международной метрической конвенции с целью наилучшим образом воспользоваться выгодами, вытекающими из международной торговли, и проведение соответствующих работ внутри СССР.
   В качестве первоочередных работ по стандартизации в записке было указано на стандартизацию контрольно-измерительных приборов и мерительного инструмента. Одновременно должна проводиться стандартизация допусков и посадочных мест, резьб, калибров, а также стандартизация общепромышленных изделий - метизов, проката, крепежа, труб и т.п. Точно так же должны быть стандартизированы электротехнические изделия и характеристики электрических систем.
   Срочно необходима стандартизация сельскохозяйственной продукции, поскольку в этой области больше всего процветает неразбериха и недопустимое кустарничество.
   Стандартизация продукции должна сопровождаться стандартизацией технологических процессов с выработкой обязательных технологических регламентов и установлением обязательных стандартов описания и документирования технологических процессов.
   Плановая система хозяйства требует также наведения порядка в плановой работе и распространения стандартизации на эту важнейшую сферу хозяйственного руководства. Это предполагает создание стандартных регламентов плановой работы. Вообще, как составную часть общей рационализации народного хозяйства, одновременно со стандартизацией производства необходимо проводить и стандартизацию хозяйственного управления на всех уровнях, что даст НК РКИ необходимые ориентиры для работы по улучшению управления.
   Немного подумав я добавил в записку указание на то, что при нашей технической отсталости нельзя допустить, чтобы стандарты превращались в средство консервации этой технической отсталости. Поэтому надо разрабатывать стандарты с ограниченным сроком действия и с перспективными требованиями, которые должны переводиться в категорию обязательных по прошествии указанного срока.
   В заключении из-под моего пера побежали строчки:
   "Сказанное выше подтверждает заявленную необходимость формирования полномочного государственного органа руководства стандартизацией в качестве Комитета при Совете Труда и Обороны СССР. Председателем такого комитета необходимо назначить высокоавторитерного партийца, способного на деле добиваться принятых решений. Поэтому предлагаю рассмотреть в качестве возможной кандидатуры председателя наркома РКИ тов. Куйбышева. Исходя из задач Комитета, в качестве заместителей председателя или членов коллегии было бы желательно видеть Г.М.Кржижановского, А.К.Гастева, Ф.В. Ленгника.
  
   Зам начальника ГЭУ ВСНХ В.В.Осецкий"
  
   Кандидатура Куйбышева была вполне подходящей по деловым качествам, но устраивала меня и по другим соображениям. Куйбышев - друг Феликса Эдмундовича, и Дзержинского никак не будет против его назначения, если, конечно, сам Валериан Владимирович по каким-то соображениям резко не упрется. Но не должен был бы - ведь известной мне реальности в сентябре 1925 года его, собственно, на это место и назначили. Если это случится несколько раньше, и полномочия у нового комитета будут пошире, вряд стоит ожидать реакции отторжения.
   Очередная бумага отправилась в машбюро на перепечатку, а потом - по предназначенному ей пути в приемную председателя ВСНХ. Рабочий день уже клонился к концу, и пора было собираться в тир.
   Лида встретила меня у входа точно в оговоренное время, подойдя к дверям динамовского тира уже в поле моего зрения. Слегка приобняв ее за плечи, я потерся щекой о ее висок, замерев на мгновение. Жаль, но тут не самое подходящее место для подобных нежностей, да и пронизывающий январский ветер, секущий лицо летящим снегом - стоит лишь неосторожно повернуться навстречу ветру - дает о себе знать. Пришлось прерваться, едва начав.
   Тир встретил нас привычными гулкими выстрелами Наганов, кисловатым привкусом сгоревшего пороха в воздухе и вьющимся сизым дымком. Сегодня мы, дождавшись паузы, когда одни стрелки уже закончили, а другие еще не приступили к своим упражнениям, расстреляли по горсточке холостых (быстро перемещаясь по тиру), которые раздобыла Лида, да исполнили серию из трех выстрелов боевыми. Приходилось экономить: берлинский запас подходил к концу, а "дед" (принадлежность которого к конторе Артузова уже практически не вызывала сомнений) с его обещанными патронами пока так и не объявился.
   Кутаясь в свое неизменное пальтишко, которое не очень-то спасало от мороза, Лида вышла вместе со мной на улицу. Быстрым шагом мы вышли на бульвары, и по ним направились к Страстной площади. Ветер к ночи почти замер, и снег уже не падал, опуская сверху отдельными редкими снежинками. Лишь время от времени начинала виться поземка, заставляя снежинки искриться в слабом свете уличных фонарей, но быстро стихала. Свежий снег скрипел под ногами, выводя завораживающую мелодию в такт ритму наших шагов. Прохожие были довольно редки, и можно было считать, что на бульварах мы одни. Не хотелось разрушать очарование этого зимнего вечера словами, - нам и так хорошо молчалось вдвоем.
   Само собой, что я не расстался с Лидой у памятника Пушкину, как бывало когда-то. Мы поднялись к ней в квартиру, и Лида, едва раздевшись в прихожей, тут же бросилась разводить примус, чтобы согреть чай. Отца ее, как обычно, дома еще не было - работа в Исполкоме Коминтерна частенько задерживала Михаила Евграфовича допоздна.
   Мы поболтали с Лидой немного о работе - я вкратце рассказал ей о документах, которые запустил наверх, и теперь ожидаю реакции, она же поведала мне о своей работе в секретной части Военпрома.
   - Расхлябанность страшная! - жаловалась девушка. - Большинство не имеет никакого понятия об элементарном делопроизводстве. Бумаги пишут как попало, хранят как попало. Где уж тут добиться соблюдения режима секретности!
   Как недавняя студентка, Лида заинтересовалась запиской о подготовке кадров, и попросила рассказать поподробнее. Моя идея о смягчении классового подхода к подбору контингента обучающихся и об ужесточении проверки знаний при приеме в вузы была встречена ею в штыки:
   - Ты что, совсем умом тронулся!? - возмущалась она. - Белоподкладочников хочешь в наши вузы натащить, а рабочую и крестьянскую молодежь - побоку? Так у тебя в специалисты одни контрики пролезать будут! Их и так среди спецов немеряно!
   Так, надо срочно ставить на место съехавшие набекрень мозги.
   - Не припомнишь ли, дорогая, что говорил любимый тобой Бухарин на VI съезде РКСМ летом прошлого года? Если забыла, так я напомню: "В высших учебных заведениях наши комсомольцы часто назначают профессоров, вычищают студентов, а посмотришь на успеваемость - 80 процентов неуспевающих Самодеятельности много, а действительных знаний не на грош". Это милейший Николай Иванович еще мягко сказал! У нас не учеба получается, а самообман и обман государства! Вместо спецов выпускаем заносчивых недоучек! И при таком положении ты против ужесточения контроля знаний?! Хочешь, чтобы Советский Союз не имел нормально подготовленных молодых специалистов - так и скажи, а не прикрывайся классовым подходом!
   - Ну знаешь, - взвилась Лида - ты еще меня в классовые враги запиши!
   - А зачем? - отзываюсь на ее выкрик. - Зачем мне тебя куда-то записывать? Ты сама себя туда определила. Глотку драть насчет классовой чистоты студентов легко, а как ты грамотных спецов из них сделаешь? Я ведь не гнать из вузов рабочую молодежь предлагаю, а тщательно отбирать из них самых подготовленных, да еще и довузовскую подготовку на рабфаках усилить. Но вот что можешь предложить ты, кроме взгляда исподлобья, да надутых губ?
   Лида с полминуты сидела, не произнося ни слова, и не глядя на меня, затем все же прервала молчание:
   - Надо подумать, - протянула моя отчаянная спорщица, переходя на более спокойный тон.
   - Это правильно - говорю столь же спокойным тоном. - Подумать всегда полезно.
   Новая пауза начала затягиваться, и мне это решительно переставало нравиться. Надо было как-то разруливать ситуацию.
   - Знаешь, Лида, - оборачиваюсь к ней и придвигаюсь поближе, - а надутые губы идут тебе не меньше, чем улыбающиеся!
   У нее вырывается непроизвольный смешок... И что там дальше происходило с этими надутыми губами, я рассказывать не буду. Вскоре мы просто молча сидели рядом, прижавшись щека к щеке, и впитывая тепло друг друга.
   Уже когда мы втроем сидели и пили чай, с вернувшимся с работы Михаилом Евграфовичем, вспомнилось, наконец, и о той проблеме, которую хотелось решить утром.
   - Никак не могу связаться с Лазарем Шацкиным, - пожаловался я за разговором. - В ЦК РКСМ его вечно не застать, а ловить на занятиях в Комакадемии никакой возможности нет. С работы совсем не вырваться!
   - Ладно, - промолвила Лида, - если он, паче чаяния, объявится, порошу, чтобы он сам телефонировал.
   Вскоре, тепло попрощавшись с уютной и гостеприимной квартирой, и еще раз обняв на прощание ее молодую хозяйку, я ушел в морозную ночь. Дома я обнаружил, что Евгения Игнатьевна, вопреки обыкновению, еще не легла спать, а гоняет чаи на кухне.
   - Чего так поздно вечеряете? - интересуюсь с порога.
   - Да вот, ездила к сестре двоюродной в Ново-Подрезково, умаялась с дороги-то, и захотелось чайком взбодриться, - ответила старушка.
   Да, по нынешним временам - не ближний конец, особенно для пожилого человека.
   - Хорошо, добрые люди подсказали, - продолжала вдова часовых дел мастера, - что нынче от нас на Виндавский вокзал проще всего автобусом добираться. Оно и дешевле выходит, чем на трамвае-то.
   - Где ж тут у нас автобус ходит? - это и для меня новость. - Не замечал вроде.
   - Не то чтобы у нас, - поясняет Игнатьевна, - а тут, неподалеку. Пустили автобус, новый, большущий такой, аж от Девичьего Поля прямо до Виндавского вокзала. Так он мимо нашего дома, считай, в десяти минутах ходьбы остановку имеет.
   А-а, так это, наверное, вторая партия Лейландов из Британии прибыла. Ясно.
   Следующий день начался с того, что мне позвонили из редакции "Социалистического хозяйства" и сообщили, что первый номер журнала за 1925 год уже вышел из печати. Не постеснявшись сгонять за журналом курьера, вскоре получил возможность взять в руки толстый том в обложке из серовато-желтой невзрачной бумаги. Когда-то, в прежней жизни, и этот номер, и множество ему подобных успели побывать у меня в руках. Но этот отличался не только более белой, еще не успевшей стать ломкой, бумагой и свежей типографской краской. Тот номер, что был известен мне, отличался от находящегося у меня сейчас на столе и по содержанию. Оно и понятно - как человек, родившийся в пятидесятые годы XX века, мог бы опубликоваться в журнале, изданном в 1925 году? Но вот, случилось же...
  
   * * *
  
   Хотя Иосиф Виссарионович по-прежнему был с головой погружен в решение вопросов, касающихся, прежде всего, народного хозяйства СССР (да и других проблем хватало - от развития противоэпидемической службы до конфликтов между писательскими организациями), он внимательно следил за политической обстановкой. Разумеется, неотложные проблемы частенько заслоняли собой все остальное. Чего стоила одна только засуха в Поволжье! Хотя самые острые месяцы миновали, удалось избежать и голода, и массовой распродажи скота, но оставались еще заботы по подготовке весеннего сева. Приходилось самым жестким образом контролировать и завоз семенного зерна в пострадавшие районы, и распределение семенных ссуд, да изыскивать бог знает где дополнительные корма для рабочих лошадей, чтобы они могли весной выйти в поле, не падая от бескормицы.
   А тут еще и конфликт Дзержинского с Сокольниковым из-за финансирования металлопромышленности. Сокольников, конечно, по-своему прав: лишних денег в бюджете нет, а запускать печатный станок - значит похерить всю денежную реформу, подорвать устойчивость рубля и скатиться к тяжелейшим временам "военного коммунизма", когда рубль обзавелся длинной цепочкой нулей. Но ведь и Дзержинский прав - не восстановив металлопромышленность, нельзя и думать об индустриализации, вообще о каких-либо планах социалистической реконструкции народного хозяйства.
   Тем не менее, несмотря на все эти заботы, Сталин не упускал из виду малейшее шевеление своих политических противников. Зиновьев, похоже, притих - больше не лезет в открытую полемику насчет построения социализма в одной стране. Почему? Отступил, убедившись, что его позиция явно не собирает поддержку большинства? Или же затаился накануне XIV партконференции, потихоньку зондируя почву, собирая сторонников, чтобы выступить затем, уже имея солидную фракцию за спиной?
   Но пока - получил по носу и молчит. Однако это еще не означает спокойствия. Бурные дебаты начались вокруг идеек Преображенского насчет "закона первоначального социалистического накопления". Зря, зря Евгений Александрович вылез с этим "законом". С одной стороны, конечно, он стоит на платформе строительства социализма, и, значит, объективно идет против Зиновьева. С другой стороны, его призывы к нажиму на крестьянство совершенно несвоевременны. Если бы партия приняла его "закон" в качестве официально одобренной идеологии, это связало бы нас по рукам и по ногам в крестьянском вопросе, сделав партию заложницей открыто провозглашаемой политики строительства социализма за счет крестьян. Кроме того, Преображенский близок к Троцкому, и хотя тот пока осторожничает, неизвестно, во что все это выльется в дальнейшем.
   Позиция Бухарина политически гораздо более выигрышная. Кроме того, Бухарин - союзник, хотя и не слишком надежный, в борьбе против Троцкого и Зиновьева. В его руках фактически главная партийная пресса - "Правда" и "Большевик". Видимо, надо будет обозначить свою позицию, осторожно, но достаточно внятно выступив против подрыва союза рабочих и крестьян.
   И вот сегодня секретарь положил на Сталину номер журнала "Социалистическое хозяйство" с краткой записочкой - "есть критика и Преображенского, и Бухарина". Интересно. К концу дня, когда очередные дела были в основном проделаны, председатель Совнаркома стал просматривать статью в журнале, страницы которой были заложены секретарской записочкой:
   "Товарищ Преображенский ставит перед собой проблему - где взять источники накопления для индустриализации, если приток капитала из-за рубежа нам в больших масштабах не грозит, колоний мы не имеем, а собственные внутрипромышленные накопления весьма ограничены узкими масштабами самой промышленности? Он видит только один ответ - взять дань с крестьянства.
   Такой ответ сразу же вызывает естественное возражение - а что тогда будет с рабоче-крестьянским союзом, на котором держится СССР? И как развиваться промышленности, если мы своими руками будем сужать для нее крестьянский рынок, составляющий сейчас наибольшую часть нашего рынка сбыта вообще? Поэтому понятен пыл товарища Бухарина, с которым он бросается возражать Преображенскому. Николай Иванович полагает, что Советская власть, ведя неустанную работу по поддержке крестьянского хозяйства, по его втягиванию в кооперацию, по оказанию ему агрономической и зоотехнической помощи, через льготное снабжение сельхозтехникой, может поднять его производительность и укрепить влияние обобществленных форм хозяйства. Это даст нам возможность использовать крестьянские накопления для индустриализации, - против необходимости чего Бухарин вовсе не возражает, - но не на основе ограбления крестьян ("внутренняя колония" по Преображенскому), а на основе роста крестьянской производительности. Мы сможем тем самым увеличить снабжение растущего, вместе с ростом промышленности, городского населения, накопить определенные экспортные ресурсы для закупки новейшей техники за рубежом, и там, глядишь, уже при жизни следующего поколения, лет эдак через 30-40, мы станем страной с передовым кооперированным сельским хозяйством и мощной промышленностью, самостоятельно обеспечивающей наше хозяйство машинами и оборудованием".
   Прочитав этот кусок, Сталин усмехнулся в усы. Ясно же, что этот шельмец, автор статьи, расписывает позицию Бухарина в таких розовых красках явно для того, чтобы тут же влить в эту бочку меда свою ложку дегтя. Ну-ка, интересно, как он подковырнет этого партийного всезнайку? И Иосиф Виссарионович снова углубился в чтение:
   "Я с энтузиазмом поставил бы крест на писаниях товарища Преображенского и обеими руками проголосовал бы за программу Николая Ивановича Бухарина, если бы последний нашел способ, как заставить растущую сельскую и городскую буржуазию возлюбить социалистическое строительство, а ведущие империалистические державы - наперебой начать нас снабжать новейшей техникой и отбросить любые нехорошие замыслы насчет страны Советов. Слов нет, программа Бухарина есть программа самого гладкого и наименее конфликтного движения к социализму, которая могла бы позволить избежать значительных хозяйственных потерь. Могла бы... Вот только нет у нас тех 30-40 лет, которые требуются для реального воплощения этой программы в жизнь. Нам и двадцати лет не дадут!"
   Сталин покачал головой. Автор прав. Не дадут, сволочи! И как тут выкрутиться? Неужели автор знает ответ? И он снова забегал глазами по строчкам:
   "Сейчас, когда наиболее мощные капиталистические страны начинают оправляться от последствий Мировой войны, когда они сумели подачками и кровавым террором сбить в своих странах революционную волну, начавшуюся в 1917 году, они вступают в полосу восстановительного роста, дающую начало нового цикла экономического подъема. Но этот подъем где-то к рубежу 20-х и 30-х годов неизбежно закончится новым разрушительным циклическим кризисом - такова экономическая природа капитализма. А результатом этого кризиса станет резкое обострение военной опасности для СССР. Почему?
   Тому есть две причины. Во-первых, кризис неизбежно вызовет обострение классовой борьбы во всех капиталистических государствах. Поскольку же Советский Союз поддерживает революционное движение, да к тому же неизбежно будет демонстрировать успехи в своем экономическом развитии и в улучшении положения рабочих и крестьян, то империалистические державы вполне могут решиться на военные авантюры против страны победившего пролетариата. И это будет не мелкое науськивание стран-лимитрофов за "санитарным кордоном". Нет, может сложиться угроза образования военной коалиции крупнейших империалистов против СССР.
   Во-вторых, капиталистические страны столь же неизбежно станут искать выход из охватившего их кризиса на пути передела сфер империалистического господства. Их правящие круги попытаются осуществить военный передел источников сырья и рынков сбыта, развязав, пожалуй, еще и новую мировую войну, как предвидел товарищ Ленин. В этой войне территория СССР неизбежно станет объектом их империалистических притязаний. Даже если представить, что одна из вовлеченных в схватку сторон решится использовать СССР как своего временного союзника, то, конечно же, с расчетом максимально ослабить его, а затем продиктовать свою политическую волю, направленную на демонтаж завоеваний революции".
   Иосифу Сталину совсем не свойственно была трусость. Но тут он, помимо своей воли, ощутил противный холодок внутри. Неужели эти выкладки, столь логично изложенные, верны? Тогда... Тогда у нас может не быть и десяти лет в запасе! Но все-таки: автор пугает, а предложить у него есть что? Или только крики "караул!", и больше ничего за душой? Посмотрим:
   "Итак, можно с большой долей вероятности ожидать, что к середине 30-х годов в мире резко возрастет военная опасность. Поэтому уже к этому моменту Советскому Союзу надо иметь свою собственную мощную промышленность, обеспечивающую обороноспособность нашей страны, ее защиту от любых неожиданностей. Именно поэтому мы, к сожалению, не можем ждать осуществления прекрасной во всех прочих отношениях программы товарища Бухарина.
   Но как же быть с программой товарища Преображенского? Неужели он прав, и у нас нет другого выхода, кроме как ограбить крестьянство во имя выживания революции, рискуя развязать нешуточный конфликт внутри страны? Надо ясно отдавать себе отчет: опасность такого исхода может стать печальной и неизбежной реальностью, если мы сейчас промедлим хотя бы на год.
   Уже сейчас, немедля, нам надо выработать программу развертывания крестьянских производственных кооперативов (коммун, сельхозартелей, ТОЗов и т.д.) и совхозов - поначалу в строго ограниченных масштабах, и только там, где их преимущества могут быть подкреплены кадрами и материальными ресурсами и реализованы очевидным образом.
   Нам нужны не просто эффективные кооперативы и совхозы - а такие, которые могут оказать прямое и значительное влияние на подъем производительности окрестных крестьянских хозяйств. Т.е. семеноводческие и племенные кооперативы и совхозы должны дать крестьянину элитные семена, элитный молодняк скота на доращивание, размножение и последующую продажу. Создание сети машинно-тракторных станций вкупе с агротехническими и зоотехническими пунктами обеспечит крестьян услугами машинной техники, агрономическим и ветеринарным обслуживанием. Само собой, что совхозам и производственным кооперативам крестьян такие услуги должны предоставляться в первую очередь и по льготным ценам.
   Никакого даже намека не должно быть на обобществление той части крестьянских хозяйств, где мы не можем развернуть преимуществ машинной техники в крупных масштабах. Поэтому садоводство, огородничество, выращивание мелкого скота и птицы по преимуществу остается на ближайшие 10-15 лет на крестьянском подворье. Сведение крестьянских буренок в кооперативное стадо не даст само по себе подъем производительности. Только там, где мы можем создавать хорошие механизированные фермы, возможно обобществление скота, но постепенное, ни в коем случае не за счет "бескоровности" членов крестьянских коллективных хозяйств. То же самое касается птицеферм, больших садов с механизированной обработкой посадок и уборкой урожая и т.д.
   Госхозы и кооперативы должны превратиться в массовые кузницы кадров для будущего обобществленного сельского хозяйства. На базе лучших из них уже сейчас надо создавать сельхозвтузы и училища, ибо через несколько лет, когда наша промышленность сможет развернуться и начать широкомасштабное снабжение села техникой, нам потребуются - и потребуются немедленно! - десятки тысяч специалистов и сотни тысяч квалифицированных рабочих - водителей, трактористов, механиков, электриков и т.д.
   Нужно вернуться, хотя бы частично (ориентируясь примерно на 50% от плана заготовок) к натуральному налогу в форме оплачиваемой по рыночной цене, но обязательной поставки, чтобы в руках государства имелся некоторый гарантированный зерновой фонд, не зависящий от капризов конъюнктуры зернового рынка. Такие натуральные поставки можно в плановом порядке распространять и на обобществленный сектор".
   Сталин покачал головой. Нет, не оказалось волшебного эликсира в кармане у этого автора, - как, кстати, его фамилия? Осецкий? Где-то слышал эту фамилию, но... нет, не припомню. Однако кое-что дельное в его писаниях есть. Действительно, кое-какой соломки загодя подстелить не помешает. Только где деньги на все это взять, да знающих и верных людей? Полистаем дальше:
   "Разумеется, все эти меры не обойдутся без определенного экономического нажима на зажиточную часть деревни. Однако ни в коем случае нельзя ставить целью прямую насильственную экспроприацию зажиточного крестьянства, даже и кулачества. Следует идти по пути устранения экономических условий, позволяющих кулаку эксплуатировать односельчан. Включив деревенскую бедноту и маломощных середняков в работу в рамках экономически состоятельных коллективов и госхозов, мы лишим кулака объекта эксплуатации. Тем самым кулачество будет изжито как класс, то есть будет поставлено в те же социально-экономические условия существования, что и прочее крестьянство".
   Иосиф Виссарионович снова хмыкнул в усы. Идеалист! Так кулаки и смирятся с переходом на положения рядового крестьянина. Плохо ты эту братию знаешь! Но там дальше, кажется, что-то про индустриализацию:
   "Индустриализация должна в первые годы быть в значительной мере сосредоточена на создании материальных условий для подлинной аграрной революции, что ни в коем случае не означает отказа от ставки на преимущественное развитие тяжелой индустрии - металлургии, станкостроения, энергетического машиностроения, производства строительной техники и материалов и т.д., потому что без этой базы мы не сможем осуществить техническую реконструкцию и самого сельского хозяйства. Но проблемы села тоже нельзя отодвинуть на второй план, ибо без надежной продовольственной и сырьевой базы вся наша индустриализация провалится, как дом без фундамента. Село уже на первом этапе развертывания индустриализации должно начать получать технику (трактора, автомобили, сеялки, жатки, сенокосилки и т.д.), почувствовать выгоды электрификации, приступить к расширению кормовой базы для животноводства (в т.ч. построить заводы по производству кормов), начать строить современную систему хранения и переработки сельскохозяйственного сырья (механизированные зернотока, элеваторы, молокозаводы, сахарные, хлопкоочистительные заводы, скотобойни, холодильники и т.д.). Разумеется, вся эта техника должна поступать либо в государственный, либо в кооперативный сектор.
   Если начать реализацию этой программы немедленно, ни в коем случае не бросая уже разработанных мер по развитию сельского хозяйства, то уже через пять лет мы обеспечим значительно более высокий уровень технического оснащения сельского хозяйства, позволяющий перейти к ускорению темпов обобществления - и в первую очередь производственного кооперирования - в аграрном секторе. Разумеется, и тогда мы не сможем везде создавать полностью технически оснащенные совхозы, ТОЗы, артели и т.д. Но мы уже будет иметь опыт использования техники, новых агротехнических приемов, будем иметь кадры, способные организовать общественное земледелие. И крестьянство будет иметь перед глазами зримый пример успехов обобществленного сектора, использующего новейшую технику.
   Не гоняясь за утопией 100% обобществления крестьянских хозяйств, к середине 30-х гг. реально сделать государственный и кооперированный сектора в деревне преобладающими по объему производства и заготовок зерна и основных технических культур, а к концу 30-х - началу 40-х годов - и по животноводству. При этом главный вопрос не в том, чтобы любой ценой заменить единоличника на кооператив или совхоз, а в том, чтобы сделать эту замену рычагом резкого подъема продуктивности сельского хозяйства и благосостояния, как деревни, так и города. Поэтому коллективизация не должна сразу охватить все отрасли сельского хозяйства и все районы, а только те, где обобществление даст заметный непосредственный экономический эффект. Такой подход уменьшит издержки крутой ломки общественно-экономического уклада на селе, и позволит заинтересовать крестьянство в новых формах ведения хозяйства".
   Сталин захлопнул журнал. Что же, статейка уже хотя бы тем хороша, что гораздо короче обычных. А то развезут свои никчемные мысли на многие десятки страниц. Тут же кое-какие дельные соображения есть. Ломать застойную деревенщину придется, тут гадать нечего, но лучше начать пораньше, делая это постепенно, расчетливо, захватывая сначала самые лакомые куски, чтобы зримо представить преимущества обобществленного социалистического земледелия. Чтобы единоличники локти кусали, глядя на кооперированных соседей. Чтобы в очередь вставали - записаться в коллектив. Да, надо побольше разузнать об этом дельном товарище. Он, похоже, не без заносов, - поучать любит, - но может пригодиться...
   Иосиф Виссарионович, обладая хорошей памятью, не забыл отдать соответствующее поручение одному из секретарей.