Бальная атмосфера окутывала Мейн-стрит. Витрины смотрелись праздничной иллюминацией. Сумерки делали людей загадочными и неузнаваемыми. Мелькали бойцы самообороны в начищенной форме, но и они казались частью сказочной обстановки. И потом, кто-то же должен следить за порядком. Женя была со всем сейчас согласна. Предвкушение праздника делало всё и всех нарядным и необыкновенным. И приближаясь к белой, украшенной цветами и гирляндами лестнице, она уже не помнила ни о чём, даже об Алисе и Эркине. Она пришла на Бал.
   - Мисс Джен! - её нежно взяли за локоть.
   Женя вздрогнула и оглянулась. Хьюго Крюгер смотрел на неё, счастливо улыбаясь.
   - Я счастлив видеть вас. Я так боялся, что вы не придёте.
   - Как же я могла не прийти, - Женя, улыбаясь, позволила взять себя под руку, - когда меня пригласили.
   Она взяла с собой, на всякий случай, оба билета, но сейчас, увидев Хьюго, его счастливое лицо, приняла решение.
   Хьюго, ловко лавируя в толпе, провел её в дамскую комнату, где улыбающаяся миссис Хартунг - известная всему Джексонвиллю злая сплетница - заботливо показала ей шкафчик для плаща и всего, что можно и нужно оставить, и восхитилась её молодостью, свежестью и туалетом. Тут же переобувались и переодевались другие дамы и девицы. Никакой прислуги. Со смехом и шутками помогали друг другу, делились духами и пудрой. Суетилась с иголками и нитками миссис Роджер, подшивая и стягивая оборвавшиеся и распоровшиеся места. Будучи приглашенной, Женя спокойно оставила сумочку, а значит и деньги, в шкафчике вместе с плащом и уличными туфлями и ещё раз покрутилась перед большим, явно оставшимся от прежнего убранства и чудом уцелевшим в заваруху зеркалом.
   - Джен, милочка, вы изумительны!
   - Спасибо, Ирэн. Покажитесь. Боже, какая прелесть!
   - Это ещё бабушкины.
   - Боже милосердный, вы только посмотрите на Фанни!
   - Фанни, вы великолепны!
   Ах, как они хвалили друг друга, заботливо поправляя, застёгивая и подтягивая. Женя ещё немного поплескалась в этом море доброты и бескорыстного восторга и вышла к Хьюго, размягчённая и возбуждённая одновременно.
   Хьюго ожидал её в небольшой компании курящих и болтающих мужчин. Увидев Женю, он немедленно бросил собеседников и поспешил к ней. И под руку с ним Женя вошла в зал.
   Она никогда не бывала в особняке старого Мейнарда: его приёмы были не для "условно белых", и ей не с чем было сравнивать открывшееся перед ней великолепие. Увитые зеленью колонны, гирлянды разноцветных лампочек, блестящий медово-жёлтый паркет, щедро украшенная эстрада для оркестра в глубине зала, обитые бархатом банкетки у стен для желающих отдохнуть, - всё приводило Женю в восторг.
   Хьюго предложил зайти в развёрнутый в одной из соседних комнат буфет, но Женя отказалась. Нельзя же все удовольствия сразу, надо что-то и на потом оставить. Ведь Бал до утра, не так ли? И они продолжали ходить среди таких же прогуливающихся в ожидании танцев пар и групп, раскланиваясь со знакомыми. А знакомыми были все или почти все.
   Зал заполнялся, и ходить становилось всё труднее. Хьюго усадил Женю на банкетку у самой эстрады. Женя болтала с ним легко, не задумываясь над словами. Странное чувство лёгкости, беззаботности, от которого она отвыкла за эти шесть лет, охватило её. Нет, она не хочет ни о чём думать. Она будет танцевать и веселиться.
   На эстраду поднялись и заняли свои места музыканты, Хьюго встал и предложил ей руку. Но вместо музыки на эстраде появился Норман в ослепительно белом смокинге.
   - Леди и джентльмены, - прозвенел над собравшимися его сильный чистый голос.
   Заполненный зал затих. Норман оглядел зал блестящими от возбуждения глазами, явно кого-то нашёл и продолжил.
   - Сегодня знаменательная ночь. Бал Весеннего Полнолуния! - все зааплодировали. - Леди и джентльмены, закончилась эта ставшая бессмыслицей война, наступил долгожданный мир, и мы празднуем весну мира. Мы одна раса и нет, не может быть между нами вражды. Мир, леди и джентльмены! - аплодисменты вспыхнули с новой силой. - Сегодня у нас гости! - продолжал Норман. - Мы приветствуем мужественных воинов. Их награды получены на поле брани. Мужество всегда должно быть вознаграждено! - люди оборачивались в поисках тех, о ком говорил Норман. - Я прошу выйти наших гостей сюда, чтобы мы могли видеть их и приветствовать.
   На мгновение наступила тишина, и в этой тишине на эстраду поднялись двое офицеров в незнакомой Жене форме. Вернее, незнакомыми были их нашивки, эмблемы и ордена, а сама форма, в принципе, немногим отличалась от имперской. Один из офицеров - очень высокий блондин с мягко вьющимися коротко подстриженными волосами. "Наверное, это и есть тот красавец из комендатуры, о котором болтали в конторе", - подумала Женя. Второй - чуть ниже ростом, настолько широкоплечий, что казался коренастым, а его русые с золотистым отливом волосы топорщились ёжиком. Лица у обоих покрывал красновато-золотистый загар, подчёркивающий светлый цвет глаз. Норман зааплодировал, и аплодисменты поддержал зал. Офицеры поблагодарили сдержанными кивками и снова спустились в зал.
   - Мы вместе! - продолжал Норман. - Так станем же, наконец, единой расой!
   "Вот почему нет прислуги!" - поняла Женя. Здесь только белые! На мгновение ей стало неловко, даже страшно. Но Норман уже объявил танцы и, спрыгнув с эстрады в зал, ловко подхватил какую-то девушку в розовом искрящемся платье, музыканты взмахнули смычками, и руки Хьюго обняли Женю.
   Боже мой, как давно она не танцевала. Пол плыл под её ногами, всё сливалось в волнующий цветной круг. Хьюго танцевал великолепно, а глаза его сияли таким восторгом, что Жене даже становилось неудобно. Потому что она не может ответить на этот восторг. Нет, лучше не думать об этом, отдаться волшебству бала и ни о чём не думать.
  
   Когда Алиса уснула, Эркин задул коптилку. Штору он задёрнул только на ближнем к кровати Алисы окне, и от полной луны в комнате хватало света. Стелить себе он не стал: Женя придёт когда, ей будет неудобно. Он устало сел на подоконник, подставил лицо лунному свету. Издалека еле слышно доносилась музыка. Или это только чудится? Может и так, что из этого? Золушка на балу - он усмехнулся и потёр шрам. Всё-таки зудит, хотя и меньше. Смешная сказка. Как Алиса удивлялась, что он не знает сказок. А откуда ему это знать? В Паласе такое не нужно, вот и не знает. А то, что знает, здесь не нужно.
   Эркин тряхнул головой, то ли отгоняя эти мысли, то ли отбрасывая со лба волосы. Луна, круглая и белая, стоит прямо над тем домом, где бал. На луну можно смотреть не щурясь, какой бы яркой она ни была. И тогда, в имении, было полнолуние. И когда им объявили Свободу, и когда он уходил. Да, получается, целую луну он прожил в пустом имении, по-прежнему ухаживая за скотом. Скотина-то ни в чём не виновата. Надоенное молоко выливал телятам и сам пил до отвала. Он и ел-то тогда одно молоко и хлеб. Остальное сожрали в первые же дни. А запасы рабского хлеба остались нетронутыми, и он постепенно перетаскал их к себе.
   Эркин улыбнулся воспоминаниям. Это приятно вспоминать. Хотя тоже... всякое бывало. Но, в общем, было хорошо...
   ...В дверь скотной грохнуло несколько кулаков. Он подошёл к двери и, помедлив, спросил.
   - Чего ломитесь?
   - Открой, Угрюмый.
   Он узнал по голосу одного из отработочных и скинул крюк.
   - Заходите.
   Трое последних в имении индейцев прошли за ним в молочную, сели у стола и, посмотрев на него, вытащили и поставили кружки. Он кивнул и налил им молока, отрезал по ломтю хлеба.
   - Хозяйским добром распоряжаешься, - усмехнулся Копчёный.
   - Все равно девать его некуда, - пожал он плечами.
   - Ладно, - Клеймёный залпом допил кружку. - Мы уходим. Пойдёшь с нами?
   - Уходите? Куда?
   - К себе, в резервацию. А там видно будет.
   - Вы из одной что ли?
   - Считай, что так. Будем вместе пробираться. Если с нами придёшь, примут. Ты ж... от рождения раб.
   Он покачал головой.
   - Нет, я сам по себе.
   - Как знаешь, - Клеймёный остановил остальных. - Нальёшь на дорогу?
   - Отчего ж не налить. Давайте фляги.
   И наливая в самодельные фляги свежего молока, спросил.
   - А чего вы все вместе не ушли?
   - Так они ж другие, - удивился его вопросу молчавший до сих пор Джейкоб. - Из другого племени.
   - Аа, - протянул он. - Понятно.
   - Ни хрена тебе не понятно, - вдруг вспылил Копчёный. - Спальник поганый...
   - За спальника врежу, - предостерёг он Копчёного.
   - Ладно, - Клеймёный встал, забрал фляги. - Индеец ты, конечно, хреновый, но... бывай.
   - Бывайте, - попрощался он с ними...
   ...Эркин медленно отвёл глаза от луны, посмотрел в глубь комнаты на голубую печь, стол... Всё от луны голубое, а куда её свет не доходит - чёрное. Да, всё так. Индейцы никогда не признают его за своего, а для всех он индеец. Если б он хотя бы знал, как такое получилось, что в питомнике родился чистый индеец. А если не чистый? Просто пошёл в мать, а отец был... Стоп! Он уже вроде Зибо становится, врёт себе и собственному вранью верит. Индеец так индеец. Один так один. И что спальник он - так как ни крути, а не уйти ему от этого. Хотя за пять лет, да пять лет он в имении отпахал, ему его спальничество поминали, да что там поминали, лезли. Та же стерва белёсая, что на ломке топталась на нём, он потом от боли враскорячку ходил, ног не мог свести, а туда же...
   ...Он чистит быка. В распахнутую дверь бьёт солнце, по-весеннему яркое, слышно, как во дворе гомонят птицы, да бурчит себе под нос в соседнем стойле Зибо. Он уже давно не дёргается на его голос. Зибо говорит сам с собой. Наверное, от старости, здорово постарел и ослаб за эту зиму. Бык кряхтит под скребницей, норовит прижать его к стенке стойла. Без злобы, играючи. И он тоже без злобы шлёпает его по морде. И всё так спокойно.
   - Вот ты где!
   Она подобралась так тихо, что Зибо не успел подать сигнал, а он спрятаться. Её он боялся как никого. Старшая из хозяйских дочерей, она изводила всех рабов в имении. Никто, ни один надзиратель не умел так подвести под пузырчатку как она. Она появлялась во дворе, и рабы кидались врассыпную, зная, что попавшийся ей на глаза обречён на пузырчатку, а то и порку, а то и всё сразу. Особенно она вредила молодым рабам, а последнее время стала ходить в прозрачных или повсюду разрезанных одеяниях, и её приставания... завсегдатаи Паласа были приличнее.
   - Ну-ка, посмотри на меня!
   Зиму её не было, домашние рабы болтали, что она учится, а весной, видно, выучилась, приехала. И началось.
   - Подними глаза, краснорожий.
   Он медленно поднял глаза. Она стояла, облокотившись о загородку. Платье на груди расстёгнуто до пояса узкой щелью. Она повела плечами, раздвигая щель, но он уже смотрел ей в лицо. Не в глаза, а в лоб, повыше переносицы.
   - Ну, как, я тебе нравлюсь? Что ты молчишь, индеец? Индейцы, говорят, страстные. Я не пробовала. Проверим?
   После каждого вопроса она останавливается, ждёт положенного ответа: "Да, мэм", - чтоб заорать, что её хотят изнасиловать. И она всё время крутится, шевелит плечами, показывая груди. Он отводит глаза в сторону, но она замечает это.
   - Смотри на меня, ну! Ты же спальник, ты должен уметь. Ну, чего молчишь?
   - Я скотник, мэм, - тихо отвечает он.
   Она звонко заливисто хохочет, запрокидываясь так, что платье почти сваливается с неё.
   - Я и забыла! - выкрикивает она сквозь смех. - Я ж тебе всё на ломке отдавила! Они у тебя были такие большие, раздутые. А теперь маленькие и плоские, да? - она наваливается на загородку грудью. - А ну-ка, покажи. Покажи-покажи!
   Сцепив зубы, он стоит неподвижно. Зибо испуганно затих, даже птицы вроде замолчали, и коровы не фыркают. А она не унимается.
   - И ты теперь не мужчина, да? И женщины тебя не волнуют? А мужчины? Как ты с Зибо управляешься? А-а, знаю, это Зибо с тобой управляется. Зибо! - она оглядывается по сторонам. - А ну, иди сюда!
   На полусогнутых трясущихся ногах Зибо выходит, нет, выползает из стойла в проход и, понурившись, встаёт перед ней.
   - Вот он я, мисси, - звучит жалкий лепечущий шёпот.
   - Так как ты управляешься с ним, Зибо? Каждую ночь, да? - она хохочет и хлопает в ладоши, радуясь очередной выдумке. - И ты иди сюда, давай, давай, живее, краснорожий!
   Он не хочет, но привычка к повиновению сильнее. Он кладёт скребницу и выходит из стойла.
   - А теперь, - она хищно улыбается, облизывая губы, - а теперь вы покажете мне, как это у вас по ночам получается. Давайте, раздевайтесь. Посмотрю, как вы трахаетесь. Ну, живее, скоты!
   Он смотрит на несчастное, сразу постаревшее лицо Зибо, на его дрожащие руки. Зибо медлит, но если покорится, то ему придётся... Он закрывает глаза, чтобы не видеть этого... И вдруг от сильного удара в ухо отлетает к стене и слышит, как падает со стоном Зибо, а над ним гремит голос Грегори.
   - Бездельники, дармоеды! За полдня не убрались! Оба без жратвы останетесь!
   Он осторожно приоткрывает глаза. Да, Зибо лежит на полу, а между ним и этой девкой стоит Грегори.
   - Здесь не место для молодой леди, тем более такой красивой.
   Он видит, как Грегори шарит глазами по её разрезам, а она, хихикая, потягивается под его взглядом. Грегори обнимает её за талию и ведет к выходу. Она склоняет голову ему на плечо, томно вздыхает и, проходя мимо Зибо, небрежно тыкает узким носком лакированной туфельки в живот старика. Ударить ещё и каблуком она не успевает. Грегори почти уносит её на себе, что-то шепча ей, от чего она похабно виляет задом. У дверей Грегори оборачивается.
   - Чтоб когда вернусь, всё готово было! - и исчезает вместе с ней.
   Преодолевая звон в голове от оплеухи, он встаёт и подходит к Зибо.
   - Ну, как ты?...
   Зибо поднимает на него измученные глаза.
   - Сынок, прости, сынок...
   ...Эркин резким выдохом перевёл дыхание. За что просил прощения Зибо? Он-то в чём виноват?
   Заворочалась, забормотала во сне Алиса. Луна, что ли, её беспокоит? Эркин встал с подоконника и задёрнул штору. И оказался в полной темноте. С войны, видно, занавески у Жени остались. Ощупью добрался до стола и сел.
   Тогда обошлось, и потом ещё пару раз ему удавалось от неё увернуться. А если рабы лезли, так там просто: бил сразу, не глядя, мужик или баба - ему без разницы. И всё равно. Спальник. И у всех одно сразу на уме. А он тогда, чуть боли отошли, и прочухался немного, попробовал кое-что из прежних упражнений, что с питомника, с учебки помнились. И от боли чуть в голос не заорал. И мышцы не слушались. Как будто перерезали их. Больше он и не пытался. Суставные упражнения помнит, хоть сейчас весь комплекс сделает. И мышечный. Для всех мышц. Кроме этих. Правду говорили: перегоришь - всё, кончен спальник. И рад был тогда этому. Что нет обратного хода. Что расстреляй его, хоть насмерть запори, а спальником он уже не сработает. А сейчас... Если Женя позовёт, что ему делать? Руками ему не сработать. Ладони загрубели, не гладят, царапают. Он провёл ладонью по щеке. Скребница - не ладонь. Женя, милая, не надо, я всё сделаю, сдохну на работе, но этого не могу больше. Двадцать пять мне. Срок спальника. Дальше Пустырь и Овраг, Женя. Он уронил голову на стол, на скрещённые руки. Поздно, Женя, зачем так поздно всё пришло? На глазах вскипали слёзы бессильной жалости. Не к себе. К Жене. И впрямь спальники за что ни возьмутся, всё поганят. Только не виноват я. Перегорело всё у меня. Там, в этих ночах в имении, когда корчился от нестерпимых, ломающих тело болей, затыкая себе рот кулаком, чтоб криком не выдать себя, не накликать надзирателя. Говорили ему, как всем, все спальники знают. Вработанному спальнику больше трёх суток без работы нельзя, семя загорится, а вытерпишь, не сдохнешь от боли, перегорит семя, и всё, конец твоей работе, конец спальнику. И куда, кроме Оврага ты тогда годен? И вот, сам и получил это, по полной мере. Если б не та стерва... А теперь что? Поздно. Пять лет как перегорело.
   Боясь потревожить Алису, Эркин опять, как тогда, закусил до боли кулак и этой болью перешиб, пересилил ту боль и словно провалился в забытьё.
  
   Весь огромный особняк, казалось, наполнен, пронизан музыкой. Она была везде. Но в эту комнату доносилась тихим успокаивающим фоном и не мешала беседе.
   Когда-то это был кабинет хозяина дома. От былого осталась тяжёлая тёмная мебель, камин... Но шкафы с выбитыми стёклами пусты, разрезы на креслах и диване стянуты редкими грубыми стежками, стол изрезан и покрыт ожогами от сигарет, каминная полка разбита. Но пятеро мужчин высокомерно не замечают следов разгрома. В камине горит огонь, на окнах плотные шторы. Пламя камина и огоньки сигарет составляют освещение комнаты. Им этого достаточно.
   - Ну что ж, поработали вы неплохо. Были, конечно, накладки, эксцессы, но где без них? И я не говорю: хорошо. Неплохо.
   - Мы поняли.
   - Отлично. Идея с балом очень и очень перспективна. И этого... оратора отметьте.
   - Вы о...?
   - Не надо фамилий. Званий и чинов тоже. Мы говорим откровенно, и излишества не нужны.
   - Я согласен. Весьма перспективный человек.
   - Да, его следует поощрить. Он давно работает?
   - Как все.
   - Кстати о перспективах. Займитесь сплочением белых. Именно в этом направлении. Мы - единая раса. И обратите внимание, это стратегическая задача.
   - То есть вы хотите, чтобы мы...
   - Да-да. Конфронтация с русскими была величайшей глупостью Империи.
   - Мы уже работаем в этом направлении.
   - Отлично.
   - Русские должны войти в нашу среду. Когда мы начинали... вспомните наши победы. Вместо опоры на население мы занялись его чисткой и сортировкой. И получили партизан.
   - Да, вы правы. Я ведь был там тогда. Нас встретили достаточно индифферентно, даже лояльно. Но первая же акция... и пошло-поехало.
   - Разумеется. Итак, мы проиграли войну. Империи нет. Но она есть. Это мы, это танцующие внизу, это все... Империя - это белые. Если мы сумеем это внушить, то Империя возродится. И на более обширной территории, чем раньше.
   - Грандиозно!
   - Грандиозность замысла в его осуществлении. Всё зависит от нас.
   - Разумеется!
   - Итак, сплочение белых и в этом сплочении отделение от цветных. Будьте предельно внимательны с "недоказанными". Смотрите не на волосы и кожу. На поведение. Белого отличает поведение, чувство расовой гордости. Конфронтацию с комендатурой сведите к минимуму. Пока это не нужно.
   - Пока?
   - Да. Комендатура в будущем должна поддерживать нас. Поэтому сейчас никаких явных конфликтов. Явных!
   - И инициатива конфликта должна исходить от цветных.
   - Вы предлагаете только обороняться?!
   - Русские любят защищать обиженных.
   Собеседники понимающе заулыбались.
   - Так что придержите мальчишек. Пока. Пусть тренируются. Пока на мишенях. Больше внимания взаимопомощи, поддержке. Расовая гордость не допускает страдания соплеменника. Я достаточно ясно говорю?
   - Да, но вы сказали, не спорить с комендатурой. Они требуют интеграции цветных.
   - Интегрируйте их на положенное им место. Должно изменяться название, а не суть. Если цена недоступна, то в этот магазин и не заходят. Но никаких надписей на дверях. Это должно быть как бы само собой.
   - Чтобы не к чему придраться.
   - Да, но трудно.
   - Лёгкие пути привели нас к поражению. Возрождение всегда трудно.
   - И больше внимания не на действия, а на слова. Не на факты, а на их толкование.
   - Это элементарно.
   - Да, разумеется.
   - Итак, схема в первом приближении такова. Сплочение белых, отделение от цветных, защитные меры самообороны и вмешательство комендатуры. На нашей стороне. Детали обговорим в другой раз. И не спешите.
   - Да, как быть с мулатами, метисами...?
   - И прочими ублюдками? В цветные без разговоров. Все эти разряды: цветной, полуцветной, недоказанный, условный, индеец, негр... всё это лишнее и не нужно.
   - Не белый и всё! Есть два лагеря: мы и все остальные.
   - Мы должны быть едины. А они могут рвать друг другу глотки. Нас это не касается и не волнует. Запомните, внутрирасовые конфликты - дело полиции, а не комендатуры. Комендатуру это не беспокоит.
   - Не должно беспокоить.
   - И думайте об интеграции русских. Но предельно аккуратно.
   - Понятно.
   - А угнанные, пленные...?
   - Угнанные пусть интегрируются. Либо к нам, либо к цветным. А пленные... Разумеется, они злы на русских, но для их злобы хватает мёртвых генералов. Проиграли войну - вот пусть и отвечают.
   - Свой начальник...
   - Вот-вот. Армейский фольклор груб, но справедлив.
   - Тогда всё. Мы вас покидаем. Позаботьтесь, чтобы наш отъезд не стал сенсацией.
   - На балу сенсации только бальные.
   - Вот-вот.
   Через минуту в пустой комнате тихо догорали в камине поленья, и только ещё сохранявшийся запах сигаретного дыма говорил о том, что здесь кто-то был.
  
   Один танец сменялся другим. Между танцами на эстраду поднимались желающие блеснуть талантом. Их приветствовали аплодисментами и восторгами. Русские офицеры имели успех у дам. Стоило объявить, что леди приглашают джентльменов, как дамы наперебой кидались к ним. И зайдя в дамскую комнату освежить лицо и поправить причёску, Женя услышала, как миссис Поллинг - высший женский авторитет Джексонвилля - изрекла.
   - Несомненно, они джентльмены в полном смысле этого слова. Надеюсь, вы меня понимаете?
   - Да-да, конечно, разумеется, - защебетало собрание.
   - Но вам не кажется, - заметила одна из девушек, - что они несколько... старомодны? Вы заметили, как они танцуют? Они держат даму на расстоянии.
   - Они джентльмены! - с нажимом повторила миссис Поллинг. - Они не развращены доступностью Паласных девок. Я бы пожелала многим нашим джентльменам по названию такой старомодности.
   - У них очень сложные имена, - рассмеялась мисс Милли. - Но приятные.
   - Вы тоже танцевали с ними? - удивилась миссис Роджер.
   - Я? Что вы, милочка. Я уже не в том возрасте. Но я пригласила одного из них, того, что повыше ростом, - мисс Милли хихикнула, - на сидячий вальс. Мы очень мило поболтали. Его зовут Ар... Арсе... Нет, не выговорю. О, Джен, милочка, вы это, конечно, знаете.
   - Знаю, - рассмеялась Женя. - Вернее догадываюсь. Арсений, так?
   - Да-да, Джен, вы прелесть.
   - Джен, ради бога, повторите.
   - Джен, пожалуйста, я правильно говорю?
   Закончив этот маленький урок русского языка, Женя вышла и окунулась в музыку, беззаботное веселье и в обожающе восторженный взгляд Хьюго. И снова плывёт под ней пол.
   - Вы прелестны, Джен. Простите, вы говорили, что вы русская?
   - Да.
   - А как звучит ваше имя по-русски?
   - Женя.
   - О! Похоже на Женни. Вы разрешите мне называть вас Женни? Фройляйн Женни?
   - Фройляйн?
   - Да. Я немец.
   - Тогда вас зовут не Хьюго, а... как?
   - Гуго. Гуго Мюллер к вашим услугам.
   - Герр Гуго Мюллер?
   - О, можно просто Гуго.
   - Но тогда просто Женни.
   - Нет, - он серьёзно покачал головой. - Фройляйн Женни.
   Женя никогда ещё не была так счастлива. И как будет горько, когда это волшебство кончится. Но оно всё не кончалось.
   В буфете Гуго угостил её шампанским. Господи, она не пила шампанского... да она за всю жизнь его второй раз пробует.
   А бал, казалось, только набирал силу. И вот уже Норман кружит её в сумасшедшем вихревом вальсе.
   - Золушка стала принцессой? - шёпот Нормана обжигает ей щёку.
   Как он догадался? Или она сама обмолвилась? Неважно.
   - Только на время бала, - смеётся Женя.
   - О нет, принцесса всегда принцесса.
   Да, принцесса всегда принцесса, и всё забыть, и плыть в музыке и огнях, и ни о чём не помнить. Даже о том, что время не остановить и принцесса обречена стать Золушкой. Но часы ещё не начали бить, и принцесса не помнит, что на самом деле она - Золушка.
  
   Эркин проснулся рывком, как от окрика, и не мог понять, что разбудило его и сколько он спал. Жени ещё нет? Он осторожно подошёл к окну. Луны уже нет, значит, Жене возвращаться в темноте. И вроде в ночной тишине прозвучали чьи-то шаги. Мало ли что...
   Мало ли что? Ну, нет! Он быстро бесшумно натянул сапоги, куртку. Женя как-то говорила, что если Алиса заснёт, то уже до утра. Ну, понадеемся на это. Он всё-таки подошёл к её кроватке, послушал дыхание. Вроде, спит крепко. Он беззвучно запер за собой дверь, спустился, запер нижнюю дверь, броском выскочил за калитку. Нет, калитку оставим так. На всякий случай.
   Эркин не знал, по какой дороге будет возвращаться Женя, но судя по доносящейся музыке бал ещё не кончился. Вот и отлично. Подождет её у входа и проводит. А то мало ли что.
   Он благополучно миновал несколько кварталов, пересёк Главную улицу и, когда до цели осталось совсем ничего, на перекрёстке едва не наскочил на патруль самообороны, но вовремя спрятался в тень. Хорошо, луна зашла. Он переждал, пока юнцы в форме завернут за угол, и, легко преодолев забор чьего-то сада, стал пробираться между деревьями, поближе к дому Бала.
   - Эй, Меченый, - окликнули его шёпотом.
   Эркин застыл, соображая, откуда его позвали. Ах ты, дьявол! Вон же они. На крыше соседнего дома. Человек пять, не меньше. Эркин опять переждал патруль и перебежал к дому. Как они поднялись? А, по дереву, а там спрыгнет. Он подпрыгнул, уцепился за сук, подтянулся, хватаясь за ветви, с крыши к нему уже тянулись руки, а внизу звучали шаги патрульных.
   Здесь были парни из ватаги Одноухого. Они потеснились, и Эркин лёг между ними. Они лежали на дальнем от особняка Мейнарда скате крыши и из-за конька могли следить за домом. Заметить их снизу было трудно и то только, если искать специально, а кто будет искать? Так что они вовсю веселились, комментируя происходящее на их глазах белое веселье.
   Перешучиваясь, Эркин до боли в глазах вглядывался в пёстрый водоворот танцующих, отыскивая Женю. Но её не было видно.
   Ему показали русских офицеров из комендатуры.
   - Все беляки заодно, - сплюнул Эл.
   - А ты думал, они за тебя будут? - хохотнул кто-то.
   - Поначалу заступались.
   - За кого?
   - Парни, посмотрите, вон та, в розовом. Разрез до задницы.
   - Для проветривания.
   - А этот облапил как. Трахаются, что ли?
   - А чего им!
   - Все беляшки шлюхи. Я в имении был, так у хозяйки, сдохнуть не встать, три хахаля белых паслось, да ещё спальника держала.
   - И, небось, из Паласа не вылезала.
   - А то!
   - Как они без Паласа теперь? Свербит, небось, а почесать некому.
   - Наймись в чесальщики. Бо-ольшую деньгу огребёшь.
   - Это по своей воле в спальники идти?! Тьфу!
   - Тихо, патруль!
   Переждали и снова загомонили. Эркин, продолжая искать Женю, посмотрел на тёмные окна второго этажа и обмер. В одном из окон смутным белёсым пятном маячило чьё-то лицо. И как он видит беляка, так и беляк их.
   - Парни, сваливаем!
   - Ты чего?
   - Вверх смотри!
   - Ах ты... - ругательство оборвалось не начавшись.
   Вниз не вверх, получается быстрее. Они соскользнули по скату, спрыгнули вниз и затаились у стены. Если беляк поднимет шум, патруль их накроет тут, а там...
   - Врозь! - скомандовал Дан, и они рассыпались по саду.
   По одиночке больше шансов выбраться. Теперь главное - убраться из квартала. Тревоги пока не слышно, может, беляк их и не разглядел. Но убираться надо отсюда, не мешкая.
   Снова прошёл патруль, и Эркин, перебежав улицу, нырнул в тёмный проулок и остановился в раздумье. Вернуться или остаться? Хотя... хотя Жене он вряд ли сейчас чем поможет. И нужна ли ей его помощь? - усмехнулся он неожиданной мысли. Свора её не тронет, не должна. Но до дома пока дойдёт, всякое может случиться. Ватага Одноухого или Арча - это одно, а если кто из шакалов или ватаги Нолла... да и белой сволочи хватает. А дома Алиса одна, ещё проснётся ненароком. Эркин посмотрел на небо. А ночь к концу идёт. Нет, надо всё-таки домой.
   И тут он услышал, как заиграли "Белую гордость". Да сдохните, провалитесь вы все со своими балами и танцами, если вам это в радость.
  
   "Белая гордость" по традиции завершала Бал. Великое бальное сумасшествие заканчивалось. И музыканты играли всё тише и тише, и когда музыка затихла последним тактом, зал был уже почти пуст.
   Рассел отошёл от окна и, не спеша, спустился вниз, по внутреннему коридору прошёл к заднему крыльцу. Ему никто не встретился, и он незамеченным покинул особняк Мейнарда.
   Небо начинало светлеть, от парадного крыльца расходились пары и группы. Одиноких, как Рассел, почти не было. Он уже заворачивал за угол, когда его окликнул Мервин Спайз.
   - Привет! Я тебя не видел в зале.
   - Привет, - кивнул Рассел. - Ты был слишком увлечён дамским обществом.
   Мервин хохотнул, но глаза его оставались серьёзными.
   - А где был ты?
   - Наверху, - нехотя ответил Рассел. Многие видели, как он поднимался по лестнице, не стоит отрицать очевидного.
   - Зачем?
   - Я помню этот особняк другим, - пожал плечами Рассел. - И другие балы. Я слушал музыку.
   - Романтично и сентиментально. Это не похоже на тебя, Рассел.
   - А откуда ты знаешь, - не выдержал он, - что похоже на меня, а что нет?! Что мы вообще знаем друг о друге?
   - Ого! - негромко рассмеялся Спайз. - Неплохо, очень даже неплохо. Но мы знаем о тебе вполне достаточно.
   - Достаточно для чего?
   Спайз рассмеялся, будто услышал сверхостроумную шутку, но не ответил.
   - Пока! - решительно распрощался Рассел и быстро пошёл дальше.
   - Пока-пока! - весело крикнул, почти пропел ему в спину Спайз.
   Уходя от Спайза, Рассел свернул совсем в другой, ненужный ему проулок и какое-то время шёл, не глядя по сторонам, наугад. Улица становилась всё пустыннее, а дома беднее. Кварталы белой бедноты, "условных" и "недоказанных", где ничего нет, кроме стремления защитить свою белизну. Иногда Расселу бывало их жалко, такими трогательно неумелыми были их старания казаться настоящими джентльменами и леди, чаще их потуги вызывали у него брезгливость. Но сейчас эти тихие пустынные улицы были ему даже приятны.
   Он свернул в очередной проулок и услышал сзади шаги. Перестук каблучков и более плотные звуки мужских шагов. Расселу не хотелось никого видеть, а эта пара явно возвращалась с бала, и он приостановился в узком проходе между домами. И перед ним по полуосвещённой улице как по сцене прошла пара. Джен Малик и Хьюго Мюллер из их конторы. Они шли под руку и вели какой-то свой оживлённый и, несомненно, приятный разговор. Хьюго смотрел только на свою спутницу, а глаза Джен рассеянно скользили по стенам домов. Рассела они не заметили. Вот Джен засмеялась. Тем тихим волнующим смехом, от которого мужчины теряют голову. У Джен это естественно и прекрасно именно своей естественностью.
   Рассел пропустил их и хотел уже выйти, когда даже не услышал, а ощутил ещё чьё-то присутствие, и затаился. Этот человек не шёл, а словно скользил тенью, тёмной, почти сливающейся с ночью тенью. Расселу стало интересно и вместе с тем тревожно за беззаботную парочку. Он отпустил эту тень на пять шагов и пошёл следом.
   Гуго рассказывал Жене о своём детстве. Он был сентиментален и сам смеялся над своей сентиментальностью. Это было интересно, ненавязчиво и избавляло Женю от необходимости что-то говорить о себе, чего ей совсем не хотелось: её детство не для чужих ушей. Обычно мужчины лезли с вопросами и такими же ненужными комплиментами, а Гуго... Нет, Женя никак не ожидала, что он окажется таким приятным собеседником. Ей было жаль прощаться с ним, и она откладывала прощание до следующего перекрёстка. Кроме того, она слышала чьи-то шаги за спиной и не то чтобы боялась, но как-то не хотелось идти дальше одной.
   Нет, как удачно получилось! Он уже направился к дому, когда услышал голос и смех Жени. Эркин дождался, пока Женя с кавалером пройдут мимо него, и пошёл следом. Спину он им от всякого прикроет, и, если Жене захочется избавиться от беляка, он рядом и поможет. Он слышал их разговор, не вслушиваясь в слова, пока общий тон не казался ему угрожающим. Они уже миновали прилегающие к Главной улице кварталы, когда он услышал чьи-то шаги за спиной. Сначала он не обеспокоился: мало ли, может, тоже с бала домой идёт, но потом понял, что идущий сзади держит дистанцию. Это уже могло быть опасным. Только для кого? Кто этому типу нужен? Он или Женя? Или её спутник? Надо что-то делать.
   Рассел шел, ориентируясь на голоса Джен и Хьюго. Их преследователя он почти не слышал, да и видел плохо. Только изредка мелькала его фигура. Что-то в лёгкости движений этого человека казалось Расселу мучительно знакомым.
   Нет, у этого перекрестка надо прощаться. Она совсем не хочет показывать Гуго свой дом. Это незачем. Женя остановилась и решительно подала Гуго руку.
   - Ну вот, мы и пришли.
   - Как, фройляйн Женни... Но...
   - Нет, Гуго, большое спасибо и до свидания. Дальше я пойду одна.
   - Нет, фройляйн Женни. Я не могу этого допустить. Ночью, одна, да ещё в таком квартале... Это невозможно.
   Эркин беззвучно выругался. Преследователь тоже стоит. Значит, точно, шёл за ним. А он зажат между ними. Не знаешь, кого бить первым.
   Рассел напряжённо слушал, как спорят Джен и Хьюго. Их преследователь стоял в густой тени, и Рассел не видел, а чувствовал его.
   - Гуго, когда я работаю в нашей конторе, то возвращаюсь ненамного раньше. И никогда со мной ничего не случалось. Почему должно случиться сегодня? Было очень хорошо, Гуго, не надо портить такой вечер прощальной ссорой.
   - Фройляйн Женни, я не знаю причин вашего желания, вернее, нежелания. Я не имею права диктовать вам, но я не могу вас оставить.
   "Отвали, чмырь! Как человека просят!" - к сожалению, крикнуть так, чтобы его услышали, Эркин не мог. Он прислонился спиной к стене, чтобы тот, другой, не смог подойти сзади.
   - Но почему, Гуго?
   - Я не хотел вас беспокоить, но... фройляйн Женни, нас кто-то преследует. Я всё время слышал сзади шаги. Я не оставлю вас одну.
   - Но, Гуго, может, это просто прохожий. Нельзя же бояться собственной тени.
   - Просто прохожий давно обогнал бы нас или свернул, и мы бы это услышали. Женни, умоляю, не упрямьтесь.
   "Скотина белоглазая", - выругался от бессильной злобы Эркин. Попробуй тут изобрази прохожего, когда шевельнуться нельзя, пока не знаешь, кто у тебя за спиной.
   Рассел стоял, не зная, как поступить. Как дать им знать о себе, предупредить о преследователе, не подставив под возможный удар спину... Придётся рискнуть.
   - Хьюго, Джен, это вы? - громко позвал он.
   - О! Рассел? - откликнулись из темноты.
   - Рассел? Что вы здесь делаете?
   - Гуляю, - ответил он и пошёл на голоса.
   В медленно светлеющем сумраке он смутно разглядел прижавшегося к стене мужчину в чёрной рабской куртке. Тот стоял, отвернувшись, но всё-таки... нет, не негр. Похоже... индеец? Или метис. Не меняя шага, Рассел прошёл мимо него к Джен и Хьюго.
   - Гуляете? - смеясь, подала ему руку Женя и обернулась к Хьюго. - Вот и ваш таинственный преследователь. А мы беспокоились.
   - Мы проводим вас, Джен, - тон Рассела исключал возражения.
   Женя ещё попыталась спорить, но её корректно и решительно взяли с двух сторон под руки, и она была вынуждена смириться с эскортом. Как бы невзначай Рассел оглянулся, но никого не увидел. Похоже, сочтя силы неравными, индеец удрал. Тем лучше.
   Как только белый прошёл мимо него, Эркин рванулся назад и вбок. Теперь ему надо обогнать их и успеть домой раньше Жени, чтобы открыть ей двери. Но самому лучше остаться во дворе. На всякий случай. Лишь бы Женя не повела их короткой дорогой, тогда он не успеет.
   Он успел. Успел влететь в калитку, уже слыша их голоса за углом. Под прикрытием забора он быстро открыл нижнюю дверь, взлетел по лестнице, отпер верхнюю дверь и кубарем скатился вниз, выскочил во двор и встал за дальним углом сарая. Теперь даже если они войдут во двор, его не увидят.
   - Нет-нет. Спасибо, - голос Жени твёрд и решителен. - Вот мой дом.
   - Хорошо, - согласился Рассел. - Но... какие ваши окна? Эти? Отлично. Вы покажетесь нам в окне в знак, что всё в порядке.
   - Хорошо. Итак, благодарю вас, джентльмены, и до свидания.
   - До свидания, мисс Джен.
   - До свидания, фройляйн Женни.
   Эркин перевёл дыхание. Кажется, пронесло. Вот стукнула калитка, шаги Жени, вот она открыла дверь, поднимается по лестнице. Эркин закинул голову и увидел её смеющееся лицо в лестничном окне. Он уже собирался выйти из укрытия, когда услышал за забором.
   - Признаться, вы напугали меня, Рассел. Зачем вам это понадобилось?
   - Вы были правы, Хьюго. Вас преследовали. И шёл я не за вами, а за ним.
   - Он был один?
   - Да.
   - И вы... разглядели его?
   - Очень смутно...
   Голоса удалялись. Эркин облегчённо выругался им вслед и побежал в дом. Задвигать засовы не имело смысла: всё равно уже утро.
   Женя растерянно стояла посреди комнаты, переводя взгляд с безмятежно спящей Алисы на нетронутую кровать. И повернувшись к двери, увидела смеющееся лицо Эркина. И вдруг как-то сразу догадалась.
   - Так это ты шёл за нами?
   Эркин кивнул. И Женя засмеялась, зажимая себе рот, чтобы не разбудить Алису.
   Оставив Женю приходить в себя и переодеваться, Эркин схватил вёдра и побежал за водой. Надо всё быстро, ему ещё этой старухе колоть дрова, а там бежать на рынок. Андрей уже ищет его, наверное... И запнулся. Как-то теперь будет с Андреем? Но отбросил это. Как будет, так и будет. Подличать Андрей не станет, не захочет больше с ним в паре работать, что ж... придётся одному крутиться.
   Закончив с дровами и водой, Эркин заглянул в комнату. Женя, не переодевшись сидела на кровати, а плащ и сумочка валялись там, где она их бросила, войдя в комнату. Услышав его, Женя подняла голову, и он увидел её словно похудевшее за эту ночь лицо с выбившимися из причеёки прядями. Она молча смотрела на него и опять была иной, другой Женей.
   - Эркин, - не то позвала, не то вздохнула она.
   Но он подошёл, и Женя, легко встав, обняла его, обхватив за шею обнажёнными руками, и всем телом прижалась к нему, уткнув лицо ему куда-то в плечо.
   - Эркин, я такая счастливая, Эркин.
   Он осторожно обнял её за талию, просто, чтобы не стоять столбом, просто надо куда-то руки девать.
   - Было так хорошо.
   Лоб Жени трётся о его плечо. И он медленно, словно вспоминая, плотнее обнял её.
   - Только тебя не было, - вздохнула Женя и вдруг засмеялась. - Это ты ходил меня встречать, да? Спасибо, родной.
   - Тебе вправду было хорошо там? - тихо спросил он.
   - Ага, - совсем как Алиса вздохнула Женя и подняла голову, посмотрела ему в лицо.
   Он был готов в любой момент отпустить её, но она всё не разжимала объятий, и лицо её становилось обычным, знакомым лицом Жени, а на губах ещё прежняя улыбка счастливой усталой женщины. Она потянулась к нему поцеловать, и он не нашёл в себе силы как-то уклониться от этого. А целовалась она по-прежнему, плотно прижимая губы к губам, так что ответить ей было легко.
   Женя отпустила его первой.
   - Сейчас переоденусь и покормлю тебя.
   - Нет, - мотнул он головой, довольный, что обошлось этим, и Женя не обиделась. - Переодевайся и ложись спать. А я за работой пошёл. Я тут одной ещё вчера подрядился.
   - Голодный пойдёшь?!
   - Хлеба возьму, - отмахнулся он.
   - Ну ладно, - согласилась Женя и виновато добавила. - Что-то я устала.
   - От танцев устаёшь, - понимающе сочувственно кивнул он.
   На кухне он отрезал себе хлеба и, поглядев на небо, решил, что без куртки вполне обойдётся. Рубашку бы сменить? Ладно, Жене лишняя морока со стиркой, не работал же он в ней, не пропотела. И жуя на ходу, спустился по лестнице. Где старухин сарай? Ага, вон тот. Спит ещё, наверное. Ну что ж, подождём.
  
   Когда Элма Маури выглянула в окно, он сидел на земле у её сарая, прислонясь к нему спиной, и не то дремал, не то просто грелся на утреннем солнце. Что ж он так рано пришёл? Или Джен его на рассвете выгоняет? Да нет, обычно он уходит позже. Джен была на Бале, так она, наверное, на эту ночь и вовсе не пустила его. Конечно же, так. Это безумие оставлять индейца на ночь с маленькой девочкой одних в пустом доме. А Бал на всю ночь. И хотя этот, похоже, из смирных, но доверять им - никому нельзя.
   За этими мыслями она оделась, взяла ключ от сарая и вышла во двор. Он заметил её в пяти шагах и встал.
   - Что так рано?
   - Договаривались на утро, мэм, - спокойно ответил Эркин.
   "Договаривались!" - Элма усмехнулась. Все-таки цветной остается цветным. Хоть в малости, а сгрубит. Не договорились, а наняли и приказали прийти! Но вслух она ничего не сказала и открыла сарай.
   - Вот.
   Эркин оглядел жалкую кучку тощих корявых чурбаков и кивнул.
   - Хорошо, мэм. Будет сделано, мэм.
   - И сколько? - подбоченилась Элма.
   Эркин бросил на неё быстрый, еле заметный взгляд искоса и снова уставился на дрова, ожидая её цену.
   - Две кредитки и ещё еда, - в последнюю секунду Элма решила прибавить еду, чтобы получше расспросить его.
   - Хорошо, мэм, - кивнул Эркин.
   Плата не шибко щедрая, но она в одном дворе с Женей. Возьмёшь с неё настоящую цену, так ещё подлость какую-нибудь устроит. Белым женщинам Эркин доверял ещё меньше, чем белым мужчинам. Да и дров не так уж много. Он вытащил из сарая чурбаки, нашёл в углу топор и взялся за работу.
   Элму ждало разочарование. Нет, работал индеец споро, и самые корявые чурбаки разлетались у него со второго, много с третьего удара. Но работал он без остановок как заведённый. И расспросить его по-настоящему не удалось. То он отмалчивался, якобы не слыша вопроса за работой, то отделывался односложными ответами. Нет, не зря говорили, что с неграми иметь дело легче. Чёрному только разреши болтать, он сам всё тебе выложит. А индейцы - молчуны, скрытные, коварные. "Да, мэм", - а что он там таит, попробуй догадаться.
   - Ты снимаешь койку у мисс Джен?
   - Да, мэм.
   - И дорого? Много она с тебя берёт? Мисс Джен говорила, ты всю работу по дому за жильё делаешь. Это так?
   - Да, мэм.
   - И много работаешь?
   - Да, мэм.
   - Тебе тяжело, наверное. Но мисс Джен такая добрая, не думаю, чтобы она много требовала.
   Карга старая, стерва белёсая, ну чего ты привязалась? Сдохну, не наймусь больше. Эркин поставил под топор последний чурбак, и она, наконец, убралась, пошлёпала за деньгами. Интересно, какую еду даст. Вот гадина, так ей всё и выложи, чтобы она дальше трепала. Со злости он так ударил о землю последним чурбаком, что поленья полетели во все стороны.
   Вернувшись, Элма Маури нашла поленья уложенными, топор на прежнем месте, даже щепки собраны. Она протянула ему плату. Он аккуратно, не коснувшись её рук, взял деньги и сэндвич, спрятал деньги в нагрудный карман.
   - И ещё вот, - Элма Маури протянула ему три сигареты.
   - Спасибо, мэм, - поблагодарил Эркин, ничем не показав удивления: о сигаретах уговора не было.
   - Это за то, что я тебе мешала работать, - усмехнулась Элма.
   - Спасибо, мэм, - повторил Эркин.
   На улице Эркин осмотрел сэндвич. Два толстых ломтя белого хлеба, внутри промазаны маслом и что-то ещё между ними заложено. Оу! Целый обед! Он вытащил носовой платок - Женя как ему сунула в первый раз в карман, так и лежит там, вот и пригодился - завернул сэндвич и положил в карман. На потом. И быстро пошёл, почти побежал к рынку. Упустишь утреннюю работу, потом майся весь день на мелочовке.
   Андрея он заметил издали. Да и трудно не заметить в черноголовой толпе у рабского торга светлую, отливающую серебром макушку. Толпа дружно и смачно над чем-то ржала. Не иначе Трепач о своих похождениях рассказывает. Ну, Трепач работать только языком и может. Ему за трёп и подкидывают кто жратвы, кто курева. И спит он с шакалами здесь же в рабском торге.
   Эркин не спеша шёл к толпе встать так, чтоб ненароком увидеть лицо Андрея. Но Андрей, видно, выглядывал его, потому что заметил ещё на подходе. Лицо Андрея ещё смеялось над россказнями Трепача, но глаза стали настороженными. И Эркин понял: ему надо первым. Спальнику плохо, но шансов уцелеть больше. Если и узнают о его спальничестве, то он отобьётся, первый запал уже ушёл. А Андрею не отбиться, лагерника точно прирежут. И он может уйти, исчезнуть, у индейца номер - обычное дело. А Андрею не уйти, номер у белого - только у лагерника. Андрей больше зависит от него, чем он от Андрея. Сейчас. Из-за этого. И Эркин плавно, не меняя шага, подошёл и встал рядом с Андреем. И Андрей как ни в чём не бывало сказал.
   - Тебя где носило? Я работу надыбал, а тебя нет.
   - Отсыпался, - усмехнулся Эркин. - А что, опять за ночь... дом построить?
   - Строить, - кивнул Андрей. - Но не за ночь, а как успеем.
   - Тогда чего болтаемся?
   Они выбрались из толпы и между рядами пошли к выходу. Всё было решено и понято. Слова и клятвы им не нужны, но... закрепить надо. На ходу Эркин достал из кармана свёрток, развернул платок и точным сильным движением разорвал сэндвич пополам. Андрей, так же не меняя шага, взял половину.
   - Так что за работа? - Эркин дожевал свой кусок и вытер губы ладонью.
   Андрей со своим управился ещё раньше.
   - К магазину пристройку сделать.
   - Фью-ю! - присвистнул Эркин. - Ты чем думал, когда соглашался? Я ж не строил никогда.
   - Я тоже, - огрызнулся Андрей. - Слушай. Пристройка - не дом. Камни там уже положены. Ставим на них коробку, крышу, пол и внутри всё. Материал весь есть. Только подогнать.
   - Только! На этом только наломаемся столько... - и рассмеялся получившейся шутке.
   Ухмыльнулся и Андрей.
   - Не боись, - и вдруг, - в лагере первые двадцать лет тяжело, потом привыкнешь.
   Эркин покосился на него и осторожно, словно пробуя шаткую ступеньку, попробовал поддержать шутку.
   - А живёшь сколько?
   - Больше десяти никто не протягивал, - серьёзно, но как-то безразлично ответил Андрей.
   Они обошли Мейн-Стрит, зайдя к её домам со стороны задних садиков и дворов, и Андрей остановился у небольшого очень красивого и ухоженного садика с низкой каменной оградой и живой изгородью. Их, видимо, ждали. Хлопнула дверь, и миловидная мулатка в платье и переднике горничной подбежала к ним.
   - Здравствуйте, - она дипломатично обошлась без обращения. - Заходите.
   Калитки нет. Но ограда по колено - не препятствие. Андрей легко перепрыгнул через неё и сделал шутливый жест приветствия.
   - Здравствуй, красавица. Вот и мы.
   - Вижу, - рассмеялась мулатка. - Идите за мной.
   Она подвела их к заднему крыльцу, где уже стояла румяная седая, старушка не старушка, так, чуть больше среднего возраста, белая дама. Леди - сразу определил Эркин.
   - Здравствуйте, Эндрю. Это и есть, - серо-голубые глаза не зло, но очень внимательно скользнули по Эркину, - ваш... напарник? Очень приятно. Вы уже готовы к работе, не так ли?
   Больше она на Эркина не смотрела, говорила только с Андреем, но Эркин понял, что был этим мгновенным взглядом изучен весьма основательно, что малейшая деталь его облика замечена, оценена и никогда не забудется. Да, для этой леди, похоже, двух одинаковых нет. Она всё видит. Эркин сочувственно подумал о горничной: угодить такой всевидящей нелегко. И им самим тоже придётся несладко.
   Андрей рассказал точно. Им предстояло поставить дом. Простенький незамысловатый, но всё-таки дом. И начали они работу не спеша, как бы примериваясь. Андрей даже не балагурил, что уж совсем на него не походило.
   И когда прибежала горничная с вестью о ленче, это оказалось для них полной неожиданностью. Эркин опустил на землю очередной брус и недоумённо уставился на мулатку.
   - Чего-чего?
   - Не чего, - передразнила она его, - а ленч. - И повернулась к Андрею. - Идите за мной.
   Андрей вытер рукавом лоб и подмигнул Эркину, готовясь отпустить шутку, и тут мулатка сказала такое, что они замерли как громом пришибленные.
   - А тебе, - она смотрела на Эркина, - я сюда сейчас принесу.
   Эркин смотрел на неё, и до него как-то слишком медленно доходил смысл сказанного. Он повернулся к Андрею и не сразу узнал багровое, залитое румянцем стыда лицо друга. Андрей переложил из руки в руку топор, медленно поднял на Эркина глаза, и вдруг напряжённую тишину разорвало чудовищное, не слыханное ещё Эркином за всю его жизнь, невероятное ругательство. Мулатка ахнула и отшатнулась, отступила на шаг, замахала руками, будто обожглась. А Андрей спрыгнул с каменной кладки, на которой они крепили опорные брусья, и шагнул к ней. Она взвизгнула и побежала к дому. Андрей рванулся было следом, но Эркин остановил его за плечо.
   - Оставь.
   - Прощаешь?! - развернулся к нему Андрей.
   - Кого? - пожал плечами Эркин. - Это она сама придумала?
   Андрей перев ёл дыхание, и лицо его стало жёстким, угловатым, будто все кости проступили из-под кожи.
   - Собираемся. Пусть им, - он длинно выругался, - кто другой строит.
   Эркин задумчиво кивнул. Андрей уже наклонился над своим ящиком собирать инструменты, когда к ним быстро подошла, почти подбежала хозяйка. За ней спешила мулатка с заплаканным лицом.
   - Извините, произошла ошибка, - хозяйка говорила быстро, задыхаясь. - Это моя ошибка... я плохо объяснила... Вы не так поняли. Разумеется, вы вместе...
   - Да, миледи, - Андрей настолько вежлив, что это звучит издевательством. - Глупая служанка всё перепутала, не так ли?
   - Нет, - она вдруг улыбнулась неожиданно доброй ласковой улыбкой. - Это я не сообразила, что раз вы работаете вместе, напарники, то и есть будете вместе. Я вас очень прошу не бросать работу.
   Андрей посмотрел на Эркина. Оскорбили его - ему и решать. Эркин угрюмо повёл плечами. Ему нужна работа, нужен заработок. Если из-за каждого оскорбления бросать работу, то гордо сдохнешь с голоду. Ему и не такое приходилось глотать, просто это случилось слишком неожиданно, просто... просто он как-то забыл, кто он. Но надо отвечать. Он поднял глаза на Андрея и ещё раз пожал плечами. Но Андрей понял и кивнул. Досадливо, несогласно, но... кивнул. И их поняли.
   Хозяйка разулыбалась, стала ахать и восхищаться, сколько они успели сделать, чистотой и тщательностью их работы. Мулатка, улыбаясь сквозь слёзы, звала их идти побыстрее, а то всё остынет.
   Убедившись, что конфликт улажен, Миллисент прошла в магазин к сестре. В магазине никого не было. Лилиан в ожидании покупателей раскладывала на витрине конфеты. Услышав шаги, она, не оборачиваясь, спросила.
   - Ну, как?
   - Всё в порядке, - Миллисент устало присела на выступ прилавка. - Признаться, я испугалась. Но индеец оказался разумным.
   - Почему было не дать им уйти? - недоумённо пожала плечами Лилиан.
   - Лилли! - умоляюще простонала Миллисент.- Здесь уйма причин. Белые строители обойдутся намного дороже. И вспомни, для чего мы затеяли эту пристройку. Кто из цветных пойдёт в магазин после такого скандала?
   - Конечно, ты права, Милли, не сердись. Я потом схожу на них посмотреть, хорошо?
   - Хорошо. Но ради бога, Лилли, будь осторожна.
   - Ну, разумеется, Милли. Конечно, рядом с тобой я дурочка, но не настолько же. Но они действительно хорошо работают?
   - Не знаю, Лилли. Во всяком случае, они очень стараются, это видно.
   - Всё-таки это рискованно.
   - Наш бизнес, - усмехнулась Миллисент, - был риском с самого начала. А разве русские поставки не риск?
   - Но риск оправдался.
   - Конечно, Лилли. Я надеюсь, оправдается и этот.
   - Разумеется, оправдается. Успокойся, Милли. Ты их кормишь на кухне?
   - Да. Бьюти им подаст.
   Лилиан закончила украшать витрину и подошла к сестре.
   - Да, вот о чём я подумала. Надо бы достать список русских праздников. И посылать в комендатуру поздравления.
   - Ты умница, Лилли! И надо ещё узнать о специфических русских лакомствах.
   - Конечно, Милли. Сейчас пойдёт мода на все русское.
   Сёстры сидели рядом и слушали тишину в доме.
   Ленч оказался вкусным и достаточно сытным. У Андрея разгладилось и помягчело лицо. Но мулатку он теперь в упор не замечал, разговаривая только с Эркином. Девушка тоже не старалась завести беседу, молча подавая на стол. По некоторым приметам Эркин догадался, что в доме есть ещё рабы, помимо мулатки, но в кухню никто не заходил, только пару раз приоткрылась внутренняя дверь, и мулатка еле заметным, но понятным Эркину жестом показывала, что занята.
   Поев, они ушли на стройку.
   - Ну, давай, - Андрей рывком перевёл дыхание, - до темноты опоры сделаем, завтра легче пойдёт.
   Эркин кивнул и поднял брус.
   - Заноси.
   Сладко пахло свежим деревом и тёплой весенней землёй. Они уже втянулись в работу, когда пришла мулатка и встала рядом. Они пробовали не обращать на неё внимания, но она не уходила. И Андрей, ещё резко, отрывисто, но начал разговор.
   - Ну, чего вылупилась?
   - Я... - она вздохнула. - Я не хотела вас обидеть...
   - Это хозяйка тебя прислала извиняться? - усмехнулся Эркин.
   - Вот ещё! - дёрнула она плечом. - Что я, сама не понимаю! А хозяйка... Вот ты ругаешься, - посмотрела она на Андрея. - А они, знаешь, какие добрые!
   - Их много что ли? - Эркин не любил рабскую привычку говорить о хозяйке или хозяине за глаза "они" и не упускал случая поиздеваться над такими, и за глаза послушными.
   - Ну да, - мулатка заулыбалась. - Они сёстры. С вами мисси Милли говорила, а мисси Лилли в магазине.
   - Везёт нам на сестёр, - улыбнулся Эркин.
   - Сравнил! - Андрей ещё хранил остатки гнева, но это было уже напускное. Он посмотрел на мулатку, улыбнулся и уже по-другому спросил. - И чем они торгуют, красавица?
   - А ты откуда мое имя знаешь? - ответила она вопросом.
   После обеденного инцидента она явно причислила его к цветным и болтала с ним по-свойски.
   - Чего? - не понял Андрей.
   - Ну, меня так зовут, Бьюти.
   - Подходит, - одобрили они в два голоса.
   Она польщёно заулыбалась и даже кокетливо стрельнула глазами. Но неопределенно, ни к кому особо не обращаясь. И вдруг исчезла.
   - Добрая хозяйка идёт, - шёпотом откомментировал Эркин, и Андрей тихо засмеялся в ответ.
   Но пришли обе хозяйки. Повосхищались их работой. Эркин пропустил их восторги мимо ушей, Андрей, правда, вступил в разговор, но тоже достаточно сдержанно.
   - Ну вот, - Эркин вбил последний гвоздь и выпрямился. - Ты как?
   - Готов, - откликнулся Андрей и обернулся к все ещё стоящим здесь хозяйкам. - На сегодня всё, леди.
   - Да-да, конечно, - защебетали они, но он их перебил.
   - Мы завтра с утра пораньше придем.
   - Хорошо, - Миллисент спокойно, как о само собой разумеющемся, сказала. - С нас завтрак и ленч. Так?
   Андрей переглянулся с Эркином и кивнул. Конечно, раз они работают целый день, то кормить их должны дважды. Андрей собрал инструменты, и они ушли.
   Из центрального квартала они постарались выбраться побыстрее. Вечер только начинался, и маячить здесь, рискуя нарваться на свору, было попросту глупо.
   - Заплатят в конце? - решил уточнить Эркин.
   - Да. По сделанному. - Андрей внимательно посмотрел на него. - Перекрутишься?
   - Не проблема, - отмахнулся Эркин. - А ты?
   - Я за неделю плачу, - охотно ответил Андрей. - Как раз с больничного стеллажа и рассчитался.
   - Вперёд платишь?
   - Да. И без работы. Только деньгами, - похвастался Андрей. - Дорого, правда. А ты как?
   - Я с работой, - пожал плечами Эркин.
   - Можно и так, - согласился Андрей. - Это уж как сможешь.
   Эркин кивнул.
   - Завтра тогда прямо сюда, так?
   - Так, - кивнул Андрей. - Чтоб засветло начать. Бывай?
   - Бывай.
   К дому он подошёл уже в темноте. В окнах горели огни. По военной привычке многие на ночь задёргивали плотные шторы, но уже не так тщательно, и узкие щели казались очень яркими. Эркин нашёл взглядом окна Жени. Не щель, а целая полоса. И виден силуэт стирающей женщины. Надо будет задёрнуть. Усталость придавливала плечи. Как всегда, она настигала его на лестнице, но стоило ему сбросить сапоги, ставшие по тёплому времени слишком тяжёлыми, умыться под внимательным взглядом Алисы и сесть за стол... ну, за едой он никогда не спал.
   Женя, увидев его, улыбнулась, и, хотя с ходу начала выговаривать, что он ушёл в грязной рубашке, ему этого приветствия было достаточно.
   - Мойся и иди ужинать. А рубашку давай сюда, замочу.
   Он отдал ей рубашку, но в комнату не пошёл. Из белой леди, нарядной и... и немного чужой, она уже стала прежней... Золушкой.
   - Ты чего? - подняла на него глаза Женя. - Иди, поешь.
   - Я не голоден, - ответил он. - Женя... мы нашли большую работу. Заплатят хорошо, но когда кончим. Это несколько дней. Сейчас у меня только вот... две кредитки. А завтра я буду только на той работе, - Эркин перевёл дыхание и осторожно спросил. - Это ничего?
   - Конечно, ничего, - засмеялась Женя. - Работай спокойно. А я сегодня спала до полудня. Вот, только сейчас взялась. А ты почему сигареты не взял? Ну, поменять.
   - Забыл, - Эркин сел на корточки перед плитой, заглянул в топку. - Подложить?
   - Не надо. Я уже заканчиваю. Ну, ужинать не хочешь, так чаю попьёшь? С куклами.
   - Попью, - улыбнулся он. - А почему ты говоришь ужинать? Ведь это обед.
   Женя сначала не поняла, а потом рассмеялась.
   - Я же русская, Эркин. У нас обедают днём. А вечером ужинают.
   - А ленч?
   - Нет, ленча нет. Есть полдник, ну между обедом и ужином.
   - А как это, - Эркин секунду помедлил перед вопросом. - Как это по-русски?
   И старательно повторил за Женей русские слова.
   Женя и раньше замечала, как он ловит в её речи русские слова, старается догадаться об их смысле, повторяет, пробует вплетать в свою речь. Но открыто спросил впервые.
   Эркин подправил поленья в топке и подошёл к окну. Тщательно расправил плотную тёмную штору.
   - Зачем? - удивилась Женя. - Война же кончилась.
   - Чтобы с улицы не видели, - сразу ответил он.
   Женя медленно выпрямилась, стряхнула с рук воду. Он стоял у окна спиной к ней, глядя в тёмно-синюю ткань, будто что-то мог там увидеть. Женя подошла к нему и обняла его сзади, ткнулась лбом ему между лопаток.
   - Ох, Эркин, Эркин.
   - Я... я что не так сказал? - тихо спросил он.
   - Нет, всё так. Всё так, - повторила Женя, чувствуя, что сейчас заплачет.
   И разжав объятия, даже как-то оттолкнувшись от него, сказала уже совсем другим тоном.
   - Чайник закипел. Пошли чай пить, потом закончу.
   За чаем Женя опять завела разговор о сигаретах. Алисе дали их пересчитать, и результат заставил Эркина даже присвистнуть. Набралось изрядно.
   - Вот и выменяешь себе штаны, - решила Женя.
   - Эти же крепкие, - недоумённо вскинул он на неё глаза.
   - Будешь их каждый день таскать, заносишь, - возразила Женя. - И стирать их пора. Голым в город пойдёшь, что ли?! Рубашки ты же меняешь, мне и стирать легко, - выдвинула она решающий, как предполагала, аргумент. - А с ними возни на полдня.
   - Сам постираю, - буркнул он.- За ночь высохнут.
   - Не дури. Не штаны, так ботинки сменяй. А сапоги до зимы оставь.
   - На ботинки не хватит, - решительно возразил он.
   - Тогда штаны, - голос Жени исключал варианты.
   К полному удовольствию Алисы, Эркин скорчил самую почтительную гримасу.
   - Да, мэм, слушаюсь, мэм.
   - То-то, - рассмеялась Женя.
   - Закончим работу, поменяю, - уже серьезно сказал Эркин, - раньше я на рынок не попаду.
   - А что за работа? - поинтересовалась Женя.
   - Пристройка к магазину.
   - Да-а? Это на Мейн-Стрит?
   - Почти. Сзади, - он попытался изобразить что-то руками. - Ну, магазин на Главной, потом дом, а на заднем дворе пристройка к нему. Как второй магазин.
   - Ага, - кивнула Женя, - понятно. И кто же это строится? Чем торговать будут?
   - Ну-у, - он замялся. - Не знаю. Андрей договаривался. А! Служанка там, говорила, что хозяек две, мисси Лилли и мисси Милли, - он изобразил восторженную интонацию мулатки.
   Женя засмеялась.
   - Тогда я знаю. Это кондитерская. Зачем им второй магазин?- пожала она плечами.- Но так-то они хорошие. Кукол этих я у них покупала.
   Эркин повертел белого сахарного медвежонка и катнул его по столу в сторону Алисы. Как бы сказать, предупредить Женю? Вдруг она обидится? А! Была не была!
   - Женя, я видел их. Они приходили смотреть работу. Они... они всё высматривают. Хвалят, шумят, но... но они всё видят и... и ты сам не замечаешь, как о себе говоришь. Ты... ты поосторожней с ними, - и нагнулся над чашкой, пряча лицо.
   Женя протянула руку и осторожно погладила его по затылку.
   - Спасибо, родной, - и вдруг засмеялась так озорно, что он невольно ответно заулыбался, морща шрам на щеке. - Знаешь, знаешь, о чем я подумала?
   - Ну?
   - Они, наверное, тоже сейчас чай пьют и вас обсуждают. Ну, тебя с Андреем.
   Она продолжала смеяться, но Эркин невольно поёжился, представив эту картину. Он от такого ничего хорошего не ожидал.
   Женя шутила, не подозревая, насколько она близка к истине.
  
   Они пили не чай, а кофе. В маленькой уютной гостиной потрескивали поленья в камине, из кухни доносилось тихое пение старой Нанни. Она всегда пела за чисткой серебра. Мисс Лилли и мисс Милли, Лилиан и Миллисент Шеппард, сидели в креслах перед камином, между креслами на маленьком круглом столике изящный кофейный сервиз на двоих. Бьюти хотела разлить кофе по чашкам, но Миллисент остановила её.
   - Спасибо, Бьюти, можешь идти спать.
   - Да, мэм, - Бьюти изобразила нечто среднее между поклоном и реверансом. - Спокойной ночи, мисси Милли, спокойной ночи, мисси Лилли.
   - Спокойной ночи, Бьюти.
   Наступил тот час, когда сёстры отдыхали, перебирая и обсуждая события дня.
   - Всё-таки после бала можно было и не открываться, Милли. За весь день ни одного покупателя.
   - Мы открыты всегда! Мы сами выбрали этот девиз, Лилли, и отступать нельзя.
   - Да, конечно. Мы всю войну не закрывались.
   - Ну, Лилли, мы войны толком и не видели.
   - Бог спас, Милли.
   - Да, бог спас.
   Миллисент отпила глоток. Не так уж много истинных радостей в жизни, чтобы отказывать себе в маленьком удовольствии. Хороший кофе был слабостью сестёр.
   - Какая все-таки странная пара, - Лилиан задумчиво смотрела в огонь.
   - Да, - Миллисент сразу поняла, о ком идёт речь. - Белый и индеец. И ты заметила, Лилли, белый договаривался о плате, инструменты его, но индеец не подчиняется ему. Они действительно напарники. В прямом смысле.
   - Да, это видно. Но, Милли, может он цветной или из "недоказанных"?
   - Ну, по виду он чисто белый. И ни один "недоказанный" не будет на равных с индейцем. Кстати, и ни один нормальный индеец не будет так держаться с белым.
   - С нормальным белым.
   - Да, Лилли. И одежда... Армейская рубашка, сапоги и куртка рабские.
   - У индейца рубашка магазинная.
   - Да, и из неплохого магазина. И ты заметила штопку? Я не знаю, кто в городе умеет так штопать.
   - Он мог её получить за работу.
   - Да, конечно. Но почему белый таскает с собой куртку, а индеец нет? Оставил на квартире? Они не похожи на бездомных.
   - Да, но живут раздельно. Белый вчера, когда договаривался, был один.
   Они помолчали, наслаждаясь кофе. Лилиан вздохнула.
   - Но как же он красив.
   - Да, и шрам его совсем не портит.
   Лилиан засмеялась.
   - Без шрама он походил бы на спальника.
   - Лилли! - Миллисент опустила чашку на колени. - Ты умница! Конечно же, он спальник.
   - Индеец-спальник?!
   - Ну конечно! Вспомни, как он двигается, как носит одежду. Конечно, это редкость, но может, он именно поэтому и уцелел.
   - Но, Милли! С такими руками и спальник?!
   - Он, наверное, уже до капитуляции был на другой работе. Хотя не представляю, зачем держать спальника и не использовать его. И сейчас... ну там, где он живёт, он спальником не работает.
   - Ты права, Милли, иначе бы он никогда не нанялся на стройку.
   - Значит... - Миллисент задумчиво прикусила губу, - значит... Нет, не могу представить, кто ему мог дать жильё и не использовать.
   - Ну, - осторожно сказала Лилиан, - это не обязательно... белая. Они могут жить и в Цветном квартале.
   - Для Цветного квартала они слишком чисты. Там так не следят за одеждой. И стирают они не сами, им стирают. А индейцу и гладят.
   - Да, я заметила. Милли, шрам у него свежий, не так ли?
   - Да. Значит, он перестал быть спальником не из-за шрама. Как ты думаешь, Лилли, могут они... быть парой?
   - Нет, Милли. Тогда бы они и жили на одной квартире. И... и обращение было бы другое. Ну, с Бьюти.
   - С ней заигрывал белый.
   Лилиан негромко засмеялась.
   - Индейцу она тоже понравилась. Но он уступает её белому. Нет, Милли, между ними совсем другие отношения.
   - Кстати, белый тоже красив.
   - Я бы сказала, обаятелен. И кажется, он моложе индейца. Ненамного, но моложе.
   - Они оба пришлые. Белого бы мы увидели и раньше, а в нашем Паласе, - Миллисент лукаво подмигнула сестре, - индейцев не было, не так ли?
   Лилиан ответила смущённой улыбкой. Миллисент долила себе и сестре кофе и выключила спиртовку под кофейником.
   - Интересно, Милли, сколько они провозятся с пристройкой?
   - Ну, завезти товар мы успеем.
   - Хотелось бы открыть к Дню Матери.
   - Ты думаешь, цветных это волнует?
   - Милли, посмотри на Нанни и Бьюти. Вспомни, когда мы купили Бьюти, как изменилась Нанни. Она даже придумала Бьюти отца и рассказывала мне, да и тебе, Милли, о своих приключениях с неким, - Лилиан с удовольствием рассмеялась, - гостившим у нас джентльменом. Она даже забыла, что родила всего однажды от дядюшкиного кучера-черныша и то мёртвого мальчика. Десятая дочь - дочь по закону. Мы даже не говорили ей ничего, вспомни. Она сама спросила, и ты кивнула. И для неё всё решилось. И Бьюти... как она любит Нанни, зовет её мамой, и верит, действительно верит, что Нанни её мать.
   - Да легковерие цветных, Лилли, меня иногда изумляет. Они готовы верить всему, что скажет им белый.
   - Не думаю, чтобы этот индеец был столь же легковерным.
   - Но индейцы вообще сильно отличаются от негров. И ты заметила, он отвечает только на прямые вопросы. И то не на все. Отмалчивается он неплохо.
   - А белый отшучивается. Они стоят друг друга, Милли.
   - Да, разговорить их трудно. Да и стоит ли? Если они действительно живут у кого-то в белых кварталах, мы и так всё скоро узнаем.
   - Ты знаешь, Милли, я думаю, Бьюти сможет узнать побольше. От неё они так таиться не будут.
   - Как знаешь, Лилли. Но посмотрим.
   - Конечно.
   Лилиан допила кофе, Миллисент заботливо накрыла сервиз и остатки пирожных вышитой салфеткой.
   - Позвони Нанни, - попросила она. - Пусть уберёт. Я оставила пирожных.
   - Да, конечно, - закивала Лилиан, - пусть побалует Бьюти.
   О бале они не говорили. Миллисент дала сестре полный отчет ещё утром. Самое главное - знакомство с комендатурой - было сделано, как они любили: изящно и ненавязчиво.
  
   Женя проснулась ночью от странного чувства. Что-то менялось. Не в ней, в окружающем. Что? Дождь? Нет. Она осторожно, чтобы не разбудить Эркина и Алису, села на кровати. В комнате было темно и тихо, тёплой сонной тишиной. Но что-то же разбудило её. Что? Это не опасность. В этом незримом и неслышном изменении не было ничего тревожного. Нет, страх она узнавала в любом обличье, это что-то другое. Какое-то напряжение в воздухе. И не снилось ей вроде ничего такого...
   Женя осторожно встала. Чуть было не пошла привычным путём мимо печки, но вовремя вспомнила и остановилась, едва не наступив на Эркина. Слава богу, кажется, не разбудила. Глаза уже привыкли к темноте, и она благополучно обогнула стол и вышла на кухню. На ощупь нашла ведро с водой и напилась прямо через край. Алису она за это ругает, а сама...
   Прежнее напряжение не отпускало. И она осторожно отогнула расправленную Эркином штору. Бело-голубой лунный свет ударил её так, что заломило глаза. Луны не видно, она по другую сторону дома, но здесь всё залито этим светом, каждый камушек виден. И что же это с ней такое? Нет, надо лечь спать, завтра, а может уже и сегодня на работу. Надо ни на что не обращать внимания и лечь спать. Всеётаки балы выбивают из равновесия. Такое нарушение привычного ритма... И тут же стало смешно. Балы! Как будто их у неё было много! Нет, тогда бы они определяли ритм. Нет, надо заставить себя. Не девочка, слава богу, мать семейства.
   Какой-то звук заставил её приникнуть к окну. Что это?! Не ветер, не шаги, не... словно кто-то неслышно, неощутимо, заметно только для неё, прошёл мимо дома... И тут она поняла и с трудом сдержала смех. Ещё отец говорил: "Время идет неслышно, но его можно услышать. Один раз весну, один раз лето, один раз осень. Только зиму не дано услышать". Пришла весна? Так это она слышит приход весны? Но она же уже слышала её. Или в тот раз была... было что-то другое?
   Женя тщательно расправила штору и пошла в комнату. Подошла к Алисе. Она ничего не видела, но знала, что Алиса, конечно, разметалась во сне, и не ошиблась. Алиса только сонно вздохнула, когда Женя укрыла её. Прислушалась к дыханию Эркина. Спит. Как же он устал, если её шаги не разбудили его. В бреду лежал, а отзывался на каждое её движение. Пусть спит. Женя подошла к своей кровати и легла, натянула на плечи одеяло. Тёплый мягкий кокон, убежище от всех превратностей мира...
   Эркин проснулся, когда Женя ещё сидела на кровати. Он слышал, как она прошла на кухню, возилась там с окном... Женя легла, и он осторожно перевёл дыхание. Изображать спящего бывает трудно. Что-то встревожило Женю? А может, ей просто захотелось пить. В полнолуние плохо спится. Да ещё и весна. Он лёг поудобнее. Тело ломит уже меньше, не так, как в первые дни, и всё равно, поворочаешься, пока хорошо не ляжешь. Стоит закрыть глаза, и стояки, доски, блестящая на солнце бело-жёлтая древесина... Он попробовал расслабиться, как когда-то, в паласной камере. Вроде удалось. А теперь спать. Женя затихла. Спит. Можно и ему... спать... встать надо пораньше. А то Андрею придётся в одиночку начинать...
   Женя ещё раз прислушалась. Уже сквозь сон снова услышала - да, это ей не почудилось. Вот оно опять. Осторожные вкрадчивые шаги времени...
   ...Он пошёл провожать её. Нет, они просто гуляют. Весенний прохладный парк, голубеющее небо и матовые луны фонарей. Хэмфри ведет её под руку, властно прижимая её локоть к своему боку.
   - Вы волшебница, Джен. Я ещё не встречал такой.
   - Вы это всем говорите, Хэмфри? - смеётся она. - Или выборочно?
   - Только вам. Ведь это правда.
   - Спасибо.
   - Это я должен благодарить вас, Джен.
   Нет, она понимает, насколько это банально и избито. Тем более в устах Хэмфри Спенсера Говарда, богача и красавца, отпрыска одного из лучших семейств Империи. Скольким он это говорил, и все ему верили. Верит и она. Она всё понимает, но хочет верить и верит. Он ведёт её по парку студенческого городка так уверенно, будто он здесь хозяин, а она гостья. А ведь это она... нет, Хэмфри везде и всегда хозяин.
   - Правда, красиво,- она пытается поддерживать светский разговор, когда они выходят на смотровую площадку над рекой.
   - Вы лучше.
   Обсаженная клёнами площадка пуста. Под деревьями густая тень, ещё ночная, непроглядная, а на площадке уже серый предрассветный сумрак. Отсюда действительно открывается очень красивый вид, но Хэмфри не даёт ей выйти из-под деревьев. Его руки не грубо, но властно разворачивают её, и она сжата его объятиями. Руки у него такие сильные, что все её попытки освободиться сводятся к какому-то жалкому трепыханию. Рот Хэмфри приникает к её рту, его губы сильнее. Своим ртом он открывает её рот, так что соприкасаются зубы, и она вдруг ощущает чужой твёрдый язык, раздвигающий её зубы, проникающий внутрь, толкающий её язык куда-то назад. Ей трудно дышать, она крутит головой, но его губы словно присосались к её рту, а сильные руки приподняли её, она упирается ладонями в его грудь, тщетно пытаясь отстраниться, но он сильнее. Подкашиваются ноги, она на грани обморока, когда он отпускает ее.
   - Хэмфри...
   - О Джен, вы такая пьянящая, любой мужчина потеряет голову.
   Он очень доволен.
   - Хэмфри, вы сошли с ума.
   Он откровенно смеётся, хотя слова его по-прежнему вежливы.
   - С вами, Джен, и ради вас.
   Он все-таки довёл её до жилого корпуса, но они столько раз останавливались и целовались, что когда она вошла в свою комнату, её уже заливало утреннее солнце. Его поцелуи утомили её больше танцев. И она чувствовала себя такой разбитой. Глупая провинциальная неумёха, неспособная даже оценить такого кавалера. Но он оставил ей свою карточку и предложил встретиться. И она согласилась...
  
   ...Эркину удалось встать и переделать всё, не разбудив Женю. Перед уходом он осторожно подошёл к ней. Она спала, свернувшись на боку и подсунув под щёку одеяло. Ей что-то снилось: она досадливо морщила лоб, но тут же её лицо разглаживалось и становилось безмятежно чистым. Эркин тихо опустился на колени у её изголовья, так что их лица теперь были на одном уровне.
   Сколько он видел спящих женских лиц. Но у неё совсем другое лицо. Лицо девочки, отдыхающей во сне от замучившего её мира. Чтобы не потревожить её взглядом, он опустил веки и смотрел на неё сквозь ресницы. Любое слово твоё - закон. Убью, украду, сам умру по первому твоему слову. И белёсую эту дылду, раз ты его выбрала, признаю хозяином. Тебе было хорошо с ним, ты смеялась, я слышал твой смех, так смеются счастливые, будь же счастлива с ним, но... но прости меня, пока ты не скажешь, я не уйду, я буду цепляться за этот дом, как ни за что не цеплялся, приму любое унижение и боль, но сам, по своей воле, я не уйду, только если ты скажешь...
   Женя вздохнула во сне, повернулась на спину, и он отпрянул, легко выпрямился и встал. Ему пора, уже совсем светло. А ей можно ещё немного поспать. Пусть спит. Он бесшумно прикрыл за собой дверь, соскользнул по лестнице, не задев ни одной скрипучей ступеньки, и так же бесшумно вышел во двор. Калитка тоже не подвела: не скрипнула, не стукнула.
   И убегая по утренней быстро наполнявшейся золотистым светом улице, он не слышал, как задребезжал старый будильник, стоящий для громкости в пустой тарелке.
   Женя села и огляделась. Губы болели, будто она наяву опять целовалась с Хэмфри. Ну его, сколько лет уже не снился, и надо же, опять... Она нахмурилась. Эркин уже ушёл, что ли, не слышно его осторожной возни на кухне.
   - Эркин, - позвала она.
   Ей ответила тишина. Значит, ушёл. Да, он говорил про большую работу. Но может хоть вернётся сегодня пораньше, до темноты. Надо будет купить сегодня... мяса, пожалуй. На такой работе надо есть, как следует. И сегодня он не отвертится своим: "нас кормили". Ну чем его накормят эти птички, старушки кондитерские? Мама готовила отцу мясо. Мясо даёт мужчине силу. Как бы ни было трудно... Мамы не ошибаются.
   Женя встала, накинула поверх рубашки халатик.
   - Алиса! Вставай, уже утро.
   Алиса, не открывая глаз, потёрлась щекой об угол одеяла, как всегда подсунутый под щёку.
   - Вставай, - повторила Женя и побежала на кухню.
   В плите горел огонь, и у чайника уже подрагивала крышка, а кастрюля с кашей сбоку, чтобы прогревалась не подгорая. Женя улыбнулась. Он даже просохшее за ночь бельё снял и сложил в корзину. Хэмфри в голову бы не пришло что-то сделать для другого, он если что и делал, то только для себя. Женя брезгливо передёрнула плечами. Нашла, кого с кем сравнивать!
   - Алиса, ты встанешь, наконец? Вечером её в постель не загонишь, утром не поднимешь.
   Алиса, не слыша подлинной строгости, заныла что-то притворное.
  
   Андрей уже перебирал мокрые от росы брусья, когда Эркин перепрыгнул с разбега каменную изгородь.
   - Долго зорюешь! - встретил его Андрей.
   - Долго что? - уточнил Эркин, взбираясь на кладку и пробуя поставленные вчера опоры.
   - Спишь утром долго, - перешёл на английский Андрей.
   - Мг, - согласился Эркин. - Смотри, не перекосили?
   - Сейчас на распор поставим, - отмахнулся Андрей. - До завтрака остов кончить не сдохнуть. И обшивать начнём.
   - Не надорвись, - посоветовал Эркин. - Спешка нужна, знаешь, когда?
   - Когда? - заинтересовался Андрей.
   - Когда чужой кусок заглатываешь, пока не отобрали.
   - А побьют?
   - Побьют, а из горла не вынут, - ухмыльнулся Эркин. - Тише гогочи, старух разбудишь. Опять допрос устроят.
   Андрей внезапно оборвал смех и помрачнел.
   - Не видал ты допроса настоящего, вот и трепешься. Ну, пошёл?
   - Пошёл.
   Вовсю гомонили птицы. Раздувая юбку, пробегала Бьюти, стреляя в их сторону чёрными влажно блестящими глазами. Андрей мимоходом пустил ей вслед такую фразу, что Эркину пришлось отложить молоток, чтоб за смехом по себе не садануть. Вышла на заднее крыльцо толстая негритянка, напомнившая Эркину Тибби из имения, главную повариху на рабской кухне, перед той все рабы на полусогнутых ходили, но эта поважнее, видно и для хозяев готовит. Негритянка хмуро посмотрела на них, пожевала толстыми губами и ушла вперевалку.
   Солнце уже припекало, когда Бьюти прибежала звать их на кухню.
   Там их ждали кружки с дымящимся кофе и сэндвичи. Толстая негритянка, ворча, громыхала у плиты посудой. На Эркина она посмотрела весьма неласково, а Андрея так в упор не замечала. Видимо, его белая кожа и светлые глаза казались ей оскорблением всей белой расы. Как же, белый себя не помнит, индейца за ровню считает! Её возмущение так смешило Андрея, что он поперхнулся, и Эркину пришлось стукнуть его по спине. Старуха взревела что-то несообразное, Андрей задохнулся смехом, кое-как допил кофе, вылетел во двор и уже там захохотал в полный голос. Эркин допил свою кружку и встал.
   - За еду спасибо, - сказал он широченной спине, - а так-то ты зря. Он хороший парень.
   Последнее он сказал специально, чтобы поддразнить её. Но результат превзошёл все ожидания. В него полетела какая-то кастрюля. Не очень большая. Так что Эркин поймал её на лету, поставил на стол и последовал за Андреем.
   - Ублюдок краснорожий! Белый ему парень! Да раньше бы тебе всю спину за такое вспороли! - гремело ему вслед.
   - Вот и вступайся за тебя!- веселился Эркин.
   Рабская ругань его и раньше не трогала, тем более такая. А старуха... а что с неё взять? Навидался он таких. Они и во сне рабы. В имении тогда...
   ...Тибби не ушла. Сбежала было, боясь наказания за разорённую кладовку, а потом вернулась и ещё хотела заставить его вернуть хлеб, что он к себе перетащил. А когда он увидел приторные рожи кое-кого из лакеев, что тоже вернулись и стали порядок наводить да хозяев поджидать, тогда и решил уйти. В рабской кладовке взял себе новую куртку, штаны, шапку. В разорённой, развороченной хозяйской гардеробной отыскал тёмную, чтоб в глаза не кидалась, рубашку. Сапоги у него были крепкие, и портянки, их решил не менять. И всё чего-то тянул с уходом. Приготовленная одежда лежала в его закутке, на нарах Зибо, а он в старом рабском тряпье всё хлопотал, доил, кормил, чистил... Пока не услышал шум мотора во дворе. Выглянул, и сразу потянуло по позвоночнику, свело ознобом спину. Вернулись! Хозяин, хозяйка, младшая дочка, сын, старшей, стервы, нет, или не заметил. И за рулем Грегори. Переждали, значит, сволочи, и вернулись. Всё, что хозяйке желали, её спальник получил, вещи били, ломали, потому что их не перехватили. Это пока они офицера вопросами донимали, эти сволочи дёру дали. И вернулись. Машина разворачивалась по зимней холодной грязи. Он отступил от двери и пошёл заканчивать дойку, а то коровы уже беспокоиться начали. По неистребимой рабской привычке он напился из подойника и понёс молоко телятам. За этим и застал его Грегори.
   - Вот уж кого не думал увидеть.
   Как всегда он, если его впрямую не спрашивали, предпочитал молчать.
   - И смотрю, порядок у тебя... как положено. Только,- Грегори хмыкнул,- только удои никто не записывал.
   Он, не оборачиваясь, переходил от стойла к стойлу, наливал в поилки молоко. А Грегори стоял сзади, у двери, и всё говорил, говорил. Он не слушал. Заглядывал ли Грегори в закуток? Если увидел приготовленную одежду... Какой же он дурак. Надо было всё бросить и бежать со всеми, потом бы уж... или с отработочными... Звал же Клеймёный. Ну, побили бы, поиздевались, но не убили бы... Тишина за спиной заставила его оглянуться. Грегори ушёл. Он быстро плеснул молока в оставшиеся поилки и, бросив тут же ведро, побежал в закуток. Всё цело. Он сел на нары и посидел немного, переводя дыхание. Что ж, уходить так, уходить. Он собрал приготовленную одежду и пошёл в рабскую душевую. Лакеи и прочая домашняя сволочь мылась каждый день. Дворовым душ полагался раз в неделю, а то бывало и реже. Проходя через двор, бросил короткий взгляд на Большой Дом. Вроде, в одном из окон мелькнуло лицо хозяйки. Ладно, не вечно она будет там торчать. Он ещё тогда, в первый день, как им объявили свободу, решил, что уйдёт во всём новом, отмывшись от налипшей, наросшей за эти годы грязи. К ней привыкал тяжело. Вода шла еле-еле. Он яростно отскрёбывал голову, отплевываясь от едкой пены. Раньше ещё он сунулся было в хозяйскую ванную, но там был полный разгром. Всё разбито, испакощено, кровь на полу и стенах... спальников терзали. Парня замордовали в первый же день, а девчонка, слышал, дольше держалась. Тогда и к нему пробовали лезть на скотную. Он через дверь пообещал выпустить быка, и те убрались. Отмывшись, он вытерся чистым мешком - они так и лежали для дворовых в углу. Домашние приносили свои тряпки. Переоделся. Всё старое так и бросил на полу. И вышел во двор. Распахнутые ворота - их со дня Освобождения не закрыли, а одну створку ещё тогда сорвали с петель, и она валялась в стороне. Так что и не закроют.
   - Масса Грегори, масса Грегори, Угрюмый бежит! - заверещали за спиной, когда до ворот ему шага четыре оставалось.
   Он не узнал кричавшего, такая злоба накатила, даже не обернулся, но голос надзирателя заставил его остановиться.
   - Угрюмый! Иди сюда!
   Он медленно повернул голову. Грегори стоял на заднем крыльце. Будто и не было ничего, будто всё как раньше.
   - Иди сюда, - повторил Грегори.
   И он покорно, опустив голову, пошёл на зов.
   - Идём, - Грегори держался обеими руками за свой пояс, засунув большие пальцы в кольца креплений. Будто сам себя держал за руки. Всё как всегда. Только на поясе нет плети. - Иди за мной.
   Он молча повиновался. Грегори привёл его в знакомый, памятный с того первого дня кабинет. Только теперь хозяева стояли посередине. Потому что сидеть было не на чем.
   - Вот, - Грегори легонько подтолкнул его вперёд. - Вот, это Угрюмый. Единственное место, где что-то сохранилось, это скотная. Угрюмый вс в порядке держал. Коровы, телята - все здоровы. И молока не так уж много пропало. Он им телят поил. Так что на кормах получилась экономия.
   - О какой экономии вы говорите?! - хозяйка нервно ломала руки. - Всё разбито, поломано. Всё, всё пропало! Мы разорены, а вы говорите об экономии!
   - Успокойтесь, дорогая, - вступил хозяин. - По крайней мере, уцелел дом. И мы все.
   - Дом?! - гнев хозяйки нашёл другой адрес. - Разве здесь можно жить?
   - Миледи, - вмешался Грегори. - Я говорю о скотной. Если бы не Угрюмый, ни молока, ни мяса бы не было.
   - Да, конечно. Дорогая, Грегори прав. Пару телят можно забить уже сейчас, не правда ли, Грегори?
   - Да, милорд.
   - А пока... Вы отправили молоко на кухню?
   - Да, милорд. Детей уже напоили. Порки что-нибудь придумает с обедом.
   Он угрюмо смотрел в пол, не понимая, зачем его привели и заставляют всё это слушать.
   - Дорогая, успокойтесь ради бога. И не так он много выпил этого молока!
   - Да?! Да вы посмотрите на его рожу! Боже, он же вашу рубашку взял! Вор! Вы хоть это видите?!
   Желтые дощечки паркета, исцарапанные, грязные. Сапоги Грегори, ботинки хозяина, лакированные туфли хозяйки...
   - Миледи, вы позвали меня восстановить хозяйство. Я согласился, но прошу вас не мешать мне. И неужели старая рубашка и бидон молока, ну два бидона, больше за это время даже индеец не выпьет, более ценны, чем порядок на скотной?
   - Ну, хорошо, - в голосе хозяйки прозвучала усталость. - Пусть остаётся на скотной. Я не против.
   - Вот и отлично, - обрадовался Грегори. - Давай, Угрюмый, благодари. А все условия потом обговорим.
   - Какие ещё условия!... - начала хозяйка.
   И осеклась. Потому что он поднял голову и посмотрел ей в лицо. Сразу ставшее каким-то вылинявшим, бесцветным. Хозяин попятился от его взгляда, сунул руку в карман пиджака. Но он повернулся и, обойдя застывшего Грегори, пошёл к выходу, и жёлтый паркет трещал под его сапогами. Сзади что-то кричала хозяйка, ей возражал Грегори, но ему уже было всё равно...
   ...Эркин улыбнулся воспоминанию. Солнце грело вовсю, и он снял рубашку, повесил рядом с курткой Андрея. Та самая рубашка. Андрей ухмылялся во весь рот, показывая щербины между крепкими белыми зубами.
   - Ты что?
   - А ты чего? Молчишь и лыбишься. Вспомнил чего?
   - Да. - Эркин счастливо улыбнулся. - Освобождение. Как из имения ушёл. Я в имении был, скотником.
   - Ты ж говорил...
   - Это ещё до имения. Меня по пьянке купили, ну и сунули в скотную. Там и пахал до Свободы.
   Андрей захохотал.
   - По пьянке и не то бывает.
   - А у тебя как было?
   - Что?
   - Ну, Освобождение?
   Андрей внезапно помрачнел, насупился.
   - Обыкновенно. Работаем или трепемся?
   - Работаем, - пожал плечами Эркин.
   Не хочет говорить, не надо. У каждого своё. И не нарочно заденут, так всё равно больно.
   С крышей пришлось повозиться.
   Ели, уже не замечая ничего, хотя кормили хорошо. По большому куску жареного мяса с картошкой. Старуха опять ворчала насчёт обнаглевших, что господскую еду жрать норовят и благодарности от них не дождёшься. Но им было не до неё. И не до Бьюти, что так и крутилась возле них. Потом пристала вдруг к Эркину, почему у него спина без клейм, чистая.
   - Моюсь часто, - огрызнулся он.
   - А номер? - не отставала она.
   - А руки не мою!
   Обиделась и отстала. Так и должен он каждому объяснять, что у него и откуда?!
   И всё-таки они сделали эту чертову крышу! Двухскатную. Навели стропила и скрепили их брусом, который Андрей называл по-русски коньком. Эркин разулся, чтобы сапогами не повредить брусья, и полез наверх. Андрей ему снизу подавал доски, и он накрыл коробку потолком.
   - Крышу давай.
   - Поперечины сделаем, а завтра кровлю натянем. Вон рулон лежит.
   - Ну, давай так.
   Хозяйки сегодня не показывались. Только, когда они уже собирали и укладывали доски и брусья, подошла одна из них.
   - На сегодня всё, мэм. - Андрей собрал свой ящик и выпрямился. - Завтра снаружи закончим.
   - Хорошо. Большое спасибо, - она улыбалась ласково, а её глаза внимательно шарили по их лицам и одежде. - Вот, возьмите.
   Андрей покосился на две тёмно-жёлтые зернистые плитки у неё в руках и посмотрел на Эркина.
   - Ты как?
   Эркин застегнул рубашку, заправил её в штаны и посмотрел на Андрея, осторожно перевёл взгляд на хозяйку. Её улыбке он не доверял, но решил рискнуть.
   - Это в счёт платы, мэм?
   - Нет-нет, - она засмеялась. - Это премия. Вы так хорошо работаете.
   - Спасибо, мэм.
   - Спасибо, - повторил за ним Андрей, забирая свою плитку.
   - Скажите, - она так это сказала, что Эркин заинтересованно посмотрел на неё. - Скажите, вам очень нравится, когда вас просят что-то взять?
   Её хитрая улыбка и безупречная вежливость вопроса помимо его воли вырвали у него ответ.
   - Нет, мэм. Но кто хватает первый кусок, получает и первую оплеуху.
   - Оо! Браво! Отлично сказано.
   Странно, но её восторг показался ему искренним.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   28